Тем временем из болота удалось вытащить ещё три тела – двух охранников, нейтрализованных Брагиным, и задохнувшуюся девочку лет четырнадцати. Калистратов сказал, что там остались ещё трупы. Но подобраться ним никак нельзя – огонь отрезал все пути. Главное, что всех выживших удалось спасти, и теперь нужно их как можно скорее развезти по больницам.

Когда народ в основном переместился к автобусам и санитарным машинам, Андрей присел на корточки перед мальчишкой. Тот, похоже, тоже чем-то сильно наколотый, сидел неподвижно, как скульптура. Серые грязные его волосы свешивались на глубокие глазницы. Озирский с Грачёвым не видели, перевязаны ли у него вены, так как парень, единственный из всех, был одет по-человечески – в куртку из разноцветных лоскутков кожи и голубые, потрёпанные снизу джинсы.

– Как тебя звать? – тихо спросил Озирский, положив ладонь на голову парня.

Тот то ли вскрикнул, но ли кашлянул. А ответил не сразу.

– Лощилов Иван, – наконец произнёс он, не поднимая глаз.

– Сколько лет?

– Семнадцать.

Грачёв обнял Лощилова и попытался поднять:

– Вставай. Сейчас мы возвращаемся в Питер. Скажешь адрес, и отвезём тебя домой, к матери.

– У меня матери нет! Она погибла… – всхлипнул Иван, а потом разрыдался.

Он ревел тихо и страшно, под курткой тряслись острые лопатки. Давно немытая шея окаменела под сальными лохмами.

Озирский мягко, но властно поднял его голову за подбородок:

– Мать бандиты убили?

– Н-нет… Несчастный случай, – выдавил парень сквозь стиснутые зубы.

– А что с тобой там делали? В «Лазарете»?

– Ничего, собственно. Не успели, наверное. Я был в резерве у Элеоноры. Только вот ещё до неё кололся, в ломках лежал.

– Отец-то есть у тебя? – поинтересовался Грачёв. – Или другие родственники? Не один же живёшь.

– Отец дома сейчас, – согласился парень.

– Так поехали к нему! – Всеволод дёрнул Лощилова за рукав. – Нечего тут сидеть, сейчас все уедут. Ночь скоро уже…

Они, с двух сторон, энергично подняли парня под локти, повели по тропинке. Он, шагая неловко, неуверенно, то и дело спотыкался. А потом вдруг заговорил, хотя его никто ни о чём уже не спрашивал.