– Стало быть, Митю Ренкса зарубил председатель?

– Хохлиха его видела в бане, в окно, а людям сказать побоялась.

– Откуда Митя узнал, что Манечка беременна от Савицкого?

– Думаю, она сама ему перед свадьбой сказала. Честная была, врать не умела. – Старик улыбнулся, и морщинки у глаз сомкнулись светлыми лучиками.

– Какая она была? – спросила Дайнека.

Прохор Федотович задумался, глядя в одну точку, потом опять улыбнулся.

– Добрая была… Красивая… Светлая… Всем улыбалась. Жизнь – горше редьки, а она светится, будто бы изнутри.

– Он ее изнасиловал, – убежденно заявила Дайнека. – Я уверена.

– Этого ты знать не можешь, – поправил ее отец.

– Могу, – упрямо возразила она. – Сама Манечка с ним не могла.

– Сама не могла, – подтвердил Прохор Федотович. – Я Манечку понимал. Сама не могла.

– Значит, он все-таки ушел от ответственности, – в голосе Вячеслава Алексеевича послышалось недовольство. – Значит, сбежал.

– Кто сказал? – Старик опустил голову. – Никуда не сбежал. Я его в Покосном дождался, когда он в контору приехал. Увез в лес и там задавил.

– Что значит задавил? – Дайнека уставилась на него, не понимая, о чем идет речь.

– Взял удавку, – Прохор усмехнулся, – рука-то одна. Накинул и удавил.

– Убили?

Старик поднял глаза.

– Убил. Теперь могу рассказать. Жизнь прожита.

– Вот как… – проронил Вячеслав Алексеевич и встал на ноги. – Если все – мы поедем. Нам еще в Москву возвращаться.

– Подожди, – попросила Дайнека. – Хочу спросить одну вещь… – Она снова обратилась к Исаеву: – Сын Манечки и сын Верки Ехременковой родные братья?