Гамбург, 2006

Иван Анатольевич Зубов проснулся от писка своего мобильного.

— О чём ты говорил с Лукьяновым в ресторане в последний раз? — проорала маленькая трубка так громко, что сонный Зубов подскочил на гостиничной кровати и стукнулся головой об угол тумбочки.

Светящийся циферблат показывал половину пятого. Зубов уже перевёл часы на местное время, значит, в Москве только половина седьмого. Он встал, морщась, прошёл с телефоном в ванную, смочил полотенце холодной водой и приложил к ушибленному виску. Трубка продолжала орать:

— Ты навешал мне лапши на уши, будто случайно забыл подзарядить свой чёртов диктофон. Ты никогда ничего не забываешь случайно! Ты соврал, что Лукьянов согласился на все твои предложения! Ни хрена он не согласился! Учти, я добьюсь эксгумации!

Судя по тому, что Кольт позвонил в половине седьмого, бранился, истерил, как базарная баба, ничего страшного не произошло. Зубов своего шефа знал, как родная мать ребёнка.

Если бы Пётр Борисович хоть на минуту заподозрил то, о чём сейчас орал, он бы не орал вовсе. Он вёл бы себя спокойно, был приветлив, как никогда, добродушно шутил и скорей всего не задал бы ни единого вопроса на интересующую его тему. Только после того, как компетентные люди, за очень серьёзное вознаграждение, провели бы независимое, совершенно бесшумное расследование и доложили о результате, Пётр Борисович, возможно, вступил бы в прямой диалог с обвиняемым. Но так же спокойно, не повышая голоса.

— У него было здоровое сердце! Он умер после того, как поужинал с тобой в ресторане! Чем ты его накормил, ты, чекушник?

— Салат «Цезарь» с куриной грудкой. Рыбное ассорти на пару, без гарнира. Травяной чай с ванилью, — спокойно перечислил Зубов и сел на скамеечку в душевой кабинке.

— Какого лешего ты врал, будто он согласился?

— Я не врал. Он действительно согласился, но не за деньги, а ради дочери.

— Что ты бредишь? Они же нищие, оба! Ради дочери он бы денег взял, чтобы она жила по-человечески!

Капля воды из душевого рожка шлёпнулась на макушку. Зубов тяжело вздохнул, поднялся с неудобной скамеечки, вышел из кабинки, взглянул в зеркало. Ушибленный висок покраснел и слегка припух.

— Я убедил его, что только Софи может решить, как распорядиться открытием. Она биолог, она праправнучка. Это судьба. Она сумеет разобраться во всём и понять, что делать дальше. Это её право, её долг и, возможно, её главный шанс в жизни. Я поклялся, что мы не станем давить на неё, мы только предоставим ей возможность спокойно разобраться, изучить всё, что осталось — если вообще осталось, и принять решение.