— Почему, интересно, он начинает с нападок на решения местной власти, а воров и кулацкое отродье оставляет в покое? А?

— Сам не понимаю, ей-богу. Он говорит: борьба против всякого беззакония — это есть борьба против воров и грабителей.

— А ты бы сказал: иди, ради бога, к черту, поищи себе бездельников. У них, может, есть время слушать такие глупости. Сказал или нет?

— Как не сказал, конечно, сказал.

— Не успел приехать, уже напал на наши решения! — Кямилов опустил кулак на стол. — Сейчас я его вызову, на глазах у всех опозорю. Он же молокосос! Или вот что, доведи это сам до его сведения. Так и передай ему: товарищ Кямилов говорит, что в течение двадцати четырех часов уберет его из района. Я сейчас же дам молнию в центр! — Кямилов растопырил пятерню, одним пальцем нажал кнопку звонка и долго звонил, но секретарь не появился. Вместо него прибежал курьер с опухшими сонными глазами.

— Эй, где этот пес Саррафзаде?

— Он куда-то вышел, товарищ Кямилов.

— Разыщи его сейчас же, достань с неба, из-под земли, прямо из этих твоих сонных глаз выколупай, слышишь? Вот часы, я слежу: срок три минуты! Найди этого щенка, понял? Я жду ровно три минуты — дошло это до тебя? Кямилов посмотрел на ручные часы, величиной с блюдечко для варенья. Он любил все большое, массивное, бросающееся в глаза… — Я считаю минуты, быстро. Беги!

Курьер выбежал. Кямилов зажег потухшую папиросу, затянулся и тут же бросил окурок в пепельницу. Разбушевавшийся Кямилов обрушился на следователя.

— Ты же не мужчина, а мертвец, труп! Поэтому тебя и не утвердили в центре. И очень правильно сделали, так тебе и надо. — Кямилов без всякого стеснения говорил совершенно противоположное тому, что высказывал несколько минут тому назад. — Одно только и умеешь — тихо, как червяк, копошиться и, заикаясь, спрашивать: «Гражданин, как ваше отчество?» Пишешь, спрашиваешь, пишешь, без конца зачеркиваешь, а пользы никакой.

— Товарищ Кямилов, я перед вами чист…

Кямилов ударил кулаком о стол с такой силой, что чуть не разбил стекло.

— Молчал бы! Ты если и заслужил что, так только гнилой гроб.

Муртузов испуганно замигал.

— Да, ты это заслужил, повторил Кямилов, довольный своим остроумием. Что можно возразить против этого изречения?.. Гнилой гроб…

Муртузов пытался что-то сказать в свое оправдание, но Кямилов закричал:

— Это золотое изречение. Цыпленок, только вчера вылупившийся из яйца, явился сюда и пытается замарать решение исполкома. А что такое исполком? Разве он не существует тут с первого дня революции? Разве ты не знаешь, сколько лет здесь Кямилов председателем? А ты молчишь и сюсюкаешь… Кямилов стал прохаживаться по кабинету. Пол заскрипел под его тяжелыми шагами. — Следователь плакался: нет лошади. Мы выделили, дали. Попросил овес для коня. Достали. Заявил: нет седла. Подарили. Подковы, и те прибили для Муртуза Муртузова. Стремя поддержали, чтобы Муртуз Муртузов сел на коня… И нате, извольте, этот бездушный Муртузов не может своим языком даже мацони разрезать в знак благодарности нам за целый океан добра. А раз так, такого, как ты, не прокурором надо назначать, а выгнать, вышибить, как негодного следователя!.. Надо зубы иметь, дорогой мой, крепкие зубы…