— Думал, что тебе захочется поговорить, пока мы ждем.

— А ты не сильно удивишься, если я скажу тебе, что больше всего на свете мне сейчас хочется заехать тебе по носу?

— На твоем месте я не стал бы этого делать. Крик боли выдаст наше местоположение.

— Как скажешь.

Еще пять минут они пролежали неподвижно. Скворец продолжал свой монолог среди листьев росших у подножия холма деревьев. Ветки одного дерева качались под тяжестью прыгающей по ним белки. Откуда ни возьмись появилась большая ночная бабочка — она хлопала крыльями перед глазами Дианы, пока та ее не прогнала. С Целины взлетела крупная неясыть.

Наконец девушка глубоко вздохнула.

— Органы опеки забрали меня из дома, когда мне было девять лет. Они объяснили, что родители развращают мою старшую сестру, которой тогда было одиннадцать. Причем и мать, и отец. После этого мы жили в приемных семьях, переезжая с места на место. Их было так много, что я совсем их не помню. Прошли годы, прежде чем я поняла, что мы нигде не задерживались надолго из-за моей сестрицы. Куда бы мы ни приезжали, от нее были одни только неприятности. Ее никто не мог обуздать. Но я на нее молилась и наотрез отказывалась с нею расстаться.

— А ты сама? — спросил Бен.

— Что — я сама? Хочешь узнать, развращали ли меня? Я не помню.

— Это…

— Сказала же, я не помню!

Скворец улетел в подлесок, на лету подавая сигнал об опасности. Белка застыла на ветке дуба, напрягшись всем телом и настороженно склонив голову.

Купер и Фрай автоматически пригнули головы и сильнее прижались к земле. Постепенно покой в лесу восстановился. Белка расслабилась и продолжила свой путь.

— Так что же произошло с твоими родителями? — снова вернулся к разговору Бен.

— Ради всего святого! Да откуда я знаю? Самое главное, я и не хочу знать. Понятно?

— А c сестрой?

Диана заколебалась. Когда она заговорила вновь, ее голос потерял свою былую твердость, а глаза опять стали смотреть в темноту, на что-то, что было видно только ей одной.

— Я не видела ее с того момента, как ей исполнилось шестнадцать. Она просто исчезла из одной из наших приемных семей и больше никогда не появлялась.

Ее голос затих, и Купер решил, что рассказ закончен. Но потом он услышал шепот, полный злобы и невысказанной боли:

— Конечно, она уже тогда сидела на героине.