Он заслужил того, чтобы узнать правду. Я хотела довести ее до него совсем в других обстоятельствах, хоть немного смягчив удар, нанесенный ему судьбой.

Нет, не судьбой. Мной, Глазуром и всеми, кто был задействован в этой истории. Сейчас самое время признаться себе в этом. Собравшись с духом, я повернулась в сторону Дамиана.

Он полз к нам, оставляя за собой кровавый след. Выглядело это ужасно — как будто он преодолевал последние метры до границы, отделяющей его от смерти.

Я нервно огляделась.

— У нас мало времени, — проговорил Глазур.

— Знаю.

— Если хочешь объяснить ему, что к чему, поспеши.

— Хочу, но…

— Что? — спросил Глазур, поймав мой взгляд и заглянув в глаза. — Он должен знать правду.

— Знаю, — повторила я. — Но мы не можем и дальше рисковать.

Долго рассуждать об этом было некогда. Хватило бы одного проезжающего мимо автомобиля, чтобы пропало все, на что нами было затрачено столько труда.

Мы молча направились к «Пежо». Я видела, что Войтек, увидев Глазура, обрадовался. Выкрикнул: «Дядя!» С таким же энтузиазмом, как делал это раньше. Потом Глазур поднял его на руки и, проявляя осторожность, чтобы мой сын не заметил лежащего на проезжей части Дамиана, понес к кабине грузовика.

Потом он объяснит, что Вернер нас оставил. Войтек не успел его хорошо узнать и привыкнуть к нему, а потому не будет ждать. Дамиан был для него посторонним человеком, а через несколько лет мальчик вообще забудет, что когда-то встречался с ним.

Я и Глазур, к сожалению, так сказать не сможем.

Мы перенесли Войтека в грузовик, а затем занялись тем, что осталось в «Пежо». Спешно завернули все деньги в небольшие свертки и спрятали среди товара в прицепе. Все было готово к пересечению границы.

Довольные, мы посмотрели друг на друга. В глубине души у меня, однако, саднило чувство вины. Глазур, видимо, уловил это и беспокойно наморщил лоб.

— Я и вправду хотела все ему объяснить, — сказала я.

Он огляделся.

— Ну, минута у нас еще есть…

— Нет, — ответила я твердо.