— Это вы! — Он ткнул скованными руками в сторону Лунина. — Это вы все сами придумали! Папа не мог этого сделать, он не делал этого. Я бы знал!

— Вадик, дай ключ, пожалуйста, — попросил Илья и, увидев непонимающий взгляд оперативника, уточнил: — Дай мне ключ от наручников.

Вадим неохотно достал ключ и протянул его Лунину.

— Опять твое мягкотелие! — буркнул Зубарев. — Я бы…

— А ты сходи на кухню, принеси парню воды, — перебил его Илья, делая шаг к подростку. — Дай сюда руки. Вот, молодец! А теперь сядь. Сядь и успокойся. Сейчас водички попьешь, и мы с тобой поговорим по-человечески.

Опустившись на диван, подросток сжался в напряженный комок, нервно растирая на запястьях следы от наручников.

— А вот и вода, — обрадовался Лунин, забирая стакан у вернувшегося из кухни оперативника. — Вадим, я думаю, будет лучше, если ты проводишь Михаила Анатольевича в соседнюю комнату и там с ним некоторое время побудешь.

Зубарев недовольно фыркнул, но все же решил не вступать в дискуссию. Изобразив галантный полупоклон, он взмахнул рукой, указывая в сторону двери:

— Прошу вас, Михаил Анатольевич! Не будете ли вы столь любезны провести мне небольшую экскурсию и ознакомить с достопримечательностями соседних помещений?

Оставшись наконец в гостиной вдвоем с притихшим подростком, Илья придвинул кресло ближе к дивану, на котором сидел Дима. Теперь они сидели напротив друг друга, а расстояние от кончика носа Лунина до лица Борискина не составило бы и метра.

— Дима, может быть, ты и прав, — произнеся начало фразы, Илья остановился, пытаясь понять, насколько правдоподобно сейчас звучат его слова. Не придя ни к какому определенному выводу, он продолжил: — Мы не знаем, что именно произошло с Алиной, и, как мне кажется, ты тоже не знаешь.

Подросток едва заметно, возможно сам не ощущая этого, кивнул, давая понять собеседнику, что тон разговора выбран правильный.

— Но ведь ты прекрасно знаешь другое, — Илья попытался говорить тверже, убеждая собеседника в том, в чем сам не был уверен, — ты знаешь, почему Алина так торопилась уйти от тебя в тот день. Ведь так?

Борискин молчал, по лицу подростка было видно, что он вновь впадает в оцепенение, пытаясь невидимой стеной отгородиться от всего мира вообще и от Лунина в частности.

— Что ты ей сказал, Дима? — заторопился Лунин, чувствуя, что теряет контакт с подростком. — Или показал?

— Я. Ничего. Ей. Не. Показывал.

Дима отчаянно заморгал, но все же не смог удержать образовавшуюся у него в уголке глаза слезинку, которая тут же устремилась вниз по левой щеке.

— Мой. Папа. Ничего. Плохого. Не. Делал, — продолжил, словно робот, чеканить слова Борискин.