Галину Георгиевну трясло мелкой дрожью, лицо опухло от слез. Диск продолжал крутиться, бесконечно повторял и повторял ее же слова.

Выключить терзающий женщину голос? Сорвать с глаз повязку? Поработать теперь с ней? Увидеть ее раскаяние, отчаяние, страх?

Но настроения общаться с бывшей нянькой не было. И он просто захлопнул дверь.

На сердце паршиво.

Томский ждал от себя упоения местью. Не сомневался: когда эти двое окажутся в его руках, его накроет сумасшедшим восторгом.

Однако пока одолевала лишь усталость. И обида. Да, враги страдали. Но ему легче совсем не становилось.

Томский вышел из подвала, поднялся в дом.

Настенька увидела его окровавленную одежду, прикусила в страхе губу, но, умница, промолчала.

Боевой подруги Михаил не стеснялся – разделся догола прямо при ней. Бросил одежду на пол, велел:

– Сложи все в мешок, потом вывезем.

В спальне натянул чистое.

В окно косыми солнечными лучами стучался прелестный весенний закат.

– Прогуляюсь, – коротко бросил Томский Насте.

Заброшенную ферму в горах Альпухаррас они (по легенде – супруги) купили недавно. Испанский риелтор не скрывал радости, что сбывает с рук ветхое, с прогнившей крышей строение. Лепетал бессвязно:

– Прекрасное место! Исключительный воздух! В трех километрах деревня! Отремонтируете, освоитесь. Будете свиней разводить, хамон делать!

Риелтор, по счастью, так спешил сбыть с рук безнадежный объект, что не стал интересоваться: с чего вдруг двум явно не бедным россиянам забиваться в несусветную испанскую глушь?

Не слишком любопытным оказался и народ в ближайшей деревеньке. Здоровались, поглядывали с интересом, но с разговорами не лезли, хотя Настенька и лопотала весьма бегло на языке Сервантеса. А «безъязыкому» Томскому только кивали:

– Buenos dias!

…Но сегодня, когда он быстро, почти бегом, спустился в селеньице, вместо равнодушно-приветливых встретили его исключительно мрачные взгляды. Мясник в ответ на «добрый вечер» взглянул пристально, подозрительно. Безобидные алкаши, курившие на пороге бара, сразу отвернулись, втоптали в пыль сигареты, ушли внутрь.

Но больше всего испугала стайка школьников. Очень испанские – носатые, черноволосые, расхлябанные, – они шли впереди. Постоянно на него оглядывались. И почему-то говорили по-русски: