– Сломана рука… и локоть… Возможно, она неудачно упала. Я бы предположил, что на что-то за ней и под ней. Точно не наоборот. Если мы говорим о нормальной ситуации.

– Над ней надругались?

– Сложно сказать. Если да, то без особой жестокости. Было бы неплохо найти ее раньше. Мы взяли анализы, но там ничего не будет.

– Если она погибла случайно…

– То что она делала зарытая в могиле в Гардэйл Равин? Проблема.

Ниммо поднимал косточки пальцев на руке девочки, одного за другим, очень аккуратно, и рассматривал их. У него было очень вдумчивое и сконцентрированное выражение лица.

– Ну, нам не поступало заявлений о пропаже девочки в этой местности.

– Значит, привезли откуда-нибудь.

– Может быть. Но это должен быть кто-то, кто понимал, где находится. Гардэйл есть на картах, но вообще это не самое популярное место среди тех, кто не живет в том районе.

– Ой, ну не знаю – летом туда спускается куча народу.

– А зимой – почти никто, так что он знал, что тело пропавшего ребенка потревожат не скоро и, может быть, не найдут никогда.

– Размышляешь вслух, Саймон?

Серрэйлер опустил глаза на тело, которое выглядело совсем беззащитным под слепящим больничным светом. Он чуть не плакал. Он подумал о своей племяннице Ханне, девочке того же возраста, с теплой розовой кожей, из которой била ключом радость, энергия – жизнь.

– Дай мне знать, если выяснишь еще что-нибудь, – произнес он, отворачиваясь от стола.

– Не выясню. Я уже в принципе закончил. Я вполне удовлетворен сломанным черепом после падения на затылок.

– Легче от этого не стало.

– Не мои проблемы.

Саймон поднялся на четвертый этаж больницы и зашел в местное кафе. Он был голоден. Морг никогда не отбивал у него аппетит. Наверное, тут сыграла роль незначительная часть генов, которые он унаследовал от долгой вереницы своих предков-врачей. Он взял кофе и сырный сэндвич. «Теперь это на тебе», – сказал ему патологоанатом, но на какой-то момент ему показалось, что речь не о маленьком тельце, которое он только что видел, и даже не о Дэвиде Ангусе или какой-то возможной связи между ними. А о Марте. Последний раз, когда он был в Бевхэмской центральной, он ходил навещать ее после прилета из Венеции. Он вспомнил, как это было. Она лежала совершенно неподвижно, подсоединенная к куче трубок и аппаратов. Он нарисовал ее. Он смотрел на наброски не далее как вчера вечером, и они показались ему посмертными масками, хоть она и не была мертва. Его чувства по поводу нее сейчас были смесью обыкновенной скорби, некоторой степени облегчения, грусти от того, что он больше никогда не посидит и не прогуляется с ней и… чего-то еще. Где-то в глубине, под многочисленными слоями, что-то его глодало, какое-то неясное сомнение, неуверенность и беспокойство. Он не мог это определить, не мог отыскать этому место в общей картине, но оно было в нем, какой-то отзвук вопроса без ответа, ощущение незавершенности какого-то дела.