Я молча слушал его тираду. “Никто в семье не желает иметь с вами ничего общего”. Значит, они говорили обо мне. И решили, что знать меня не хотят. Здесь чувствовался какой-то подтекст, которого я не улавливал. “Никто в семье”. Чего же я никак не пойму?

— Мне очень-очень жаль, — сказал я. — Я не знал, что Тони было плохо.

Что еще тут скажешь? Разве я вообще имел возможность понять, что Тони было паршиво? Ведь после того страшного случая он перевелся в другой участок. А близко мы никогда не дружили.

— Вздор, это все знали. И вы тоже.

Он сунул руку в карман брюк, достал связку ключей.

— Мне пора. И вам тоже пора убираться. Раз и навсегда. Здесь никто не желает вас видеть.

Раз и навсегда. Никто в семье.

— Можете передать Винсенту, что я ищу его?

— Конечно, только он не станет с вами встречаться. Он вас ненавидит, как и все мы.

Настал мой черед шагнуть к нему, в полной растерянности.

— Простите, но о чем вы, черт побери, толкуете? “Он вас ненавидит, как и все мы”. Кто — “все мы”? Я вас не знаю. И вы, черт возьми, меня не знаете.

Окаянная жарища. Такое ощущение, что мы оба вот-вот расплавимся вместе с асфальтом. Мозги работают через пень-колоду. Мы оба стояли и неотрывно смотрели друг на друга, взвинченные и злые. И неспособные вымолвить ничего вразумительного.

Я попытался сказать что-нибудь помягче. Помягче, но не менее веское:

— Мне очень жаль, что так случилось. Но… вы… все вы не можете не понимать, что это была трагическая ошибка. Я… я ни секунды не думал, что он умрет. Мы стояли под дождем, а он достал пистолет… то есть не пистолет, но я думал, это пистолет… и просто…

— Простите, вы о чем?

Брат Винсента и Тони смотрел на меня в полном недоумении.

— О том, что тогда случилось… А вы сами о чем говорили?

Разговор нарушил звонок телефона. Его телефона, не моего.

— У вас с головой непорядок. — Он направился к водительской дверце, собираясь сесть за руль.

Я пошел следом, не хотелось мне уезжать отсюда с кучей новых вопросов, их и без того предостаточно.