— Отцу, кажется, наконец стало получше, — продолжала Фрэнсис, — он обрел внутреннее равновесие. Теплая погода идет ему на пользу.

— Я рад это слышать, — сказал Джордж вежливо. — Хочешь еще воды?

— Спасибо, пока нет. — Она видела, что взгляд брата остановился на ее сильно загоревших, потрескавшихся руках, и чуть покраснела. — У меня были более ухоженные руки, я знаю. Но — много работы… Если я не буду принимать в ней участие, то мы не сможем содержать ферму.

— О… я не обратил внимания на твои руки, — ответил Джордж рассеянно. — А что ты вообще имела в виду?

— Ничего. Всё в порядке.

— Как твои картины, Джордж? — подхватила разговор Элис.

Он пожал плечами:

— Сейчас очень яркий свет. Не годится для работы.

— Но ты еще рисуешь?

— Да.

— Ты что-нибудь продал в последнее время? — спросила Фрэнсис.

Джордж покачал головой.

— Уже давно ничего.

Ему, похоже, это было безразлично. Фрэнсис знала, что он не прилагает никаких особых усилий, чтобы продать свои картины или просто обратить на них чье-то внимание. Тем не менее иногда тот или иной заинтересованный путник находил дорогу к его коттеджу, расположенному в полном уединении на широкой, голой равнине, высоко над морем. В деревнях на восточном побережье распространились слухи о том, что есть здесь некий отшельник, который пишет картины.

— У него не всё в порядке с головой, — говорили люди, когда рассказывали о нем, и при этом стучали пальцем себе по лбу, — но он совершенно безобидный. Война доконала этого бедного парня. Сейчас он разговаривает только со своей собакой и рисует странные картины.

Фрэнсис пару раз слышала фразы подобного рода, и у нее при этом возникало чувство, будто ей разрезают сердце. Все-таки тот, о ком они говорили, был ее братом, тем самым Джорджем, который утешал своих сестер, если они плакали, который ремонтировал им их кукол и провожал их на сельские праздники и балы. Это был тот самый Джордж, который с блестящими оценками окончил Итон.

А теперь… Молодой человек смотрел на нее усталыми глазами. Их жизнь не выполнила ни одного из своих обещаний. Но, может быть, она ничего и не обещала… Привыкнув к той безмятежности, в которой их семья жила столько лет, Фрэнсис заключила, что и в дальнейшем жизнь будет такой же неизменной и ровной. Сегодня она поняла: то, что считалось надежным, никогда таковым не было. Все было очень просто — надежность вообще не существовала! Все могло рухнуть само по себе — даже то, что виделось прочным как скала. И оставалась только борьба за выживание, за саму себя и за тех, кто не мог больше бороться самостоятельно.