После обеда они вышли на улицу и сели в сквере на скамеечку. Режимник уже в который раз взялся за трубку, намереваясь позвонить адмиралу, однако прямой секретный телефон не отвечал, а секретарша сообщала, что Липовой занят и велел не беспокоить — должно быть, принимал и разговаривал с министрами.

Из сквера хорошо просматривалась точка, где в первый приезд сюда стояли нищие, и Самохин машинально и изредка бросал туда взгляд — ни на том месте, ни на прилегающей территории их не было. Мирская пища, кажется, не понравилась желудку, начало подташнивать, чего до лечения птицами не наблюдалось, и с нарастающей, обжигающей стремительностью наваливалась жажда. Он высмотрел палатку, где продавали воду, и встал.

— Вы куда это, Сергей Николаевич? — что-то заподозрил режимник.

— Пить хочу, — уже на ходу обронил он. — Приступ жажды…

Самохин не успел дойти до палатки, поскольку вдруг отчетливо увидел знакомое сиротливо-покорное изваяние — на том месте, где видел прежде. Только одиночное: женщина стояла, низко опустив голову, так что лицо едва просматривалось, и протягивала руку.

Он огляделся и даже приподнялся на цыпочки, но нищего нигде поблизости не было, и это внезапно встревожило, всколыхнуло его так, что во рту почувствовался солоноватый вкус. Слезы у Самохина никогда не текли из глаз; должно быть из-за специфического устройства слезных желез, они сразу же попадали внутрь, и он просто сглатывал их, поэтому никто и никогда не видел, когда он плачет…

После минутного замешательства, он резко изменил направление, побежал к ней напрямую, перескакивая через ограждения газонов. И так же резко остановился в трех шагах, а его взгляд непроизвольно потянулся к ее груди, и ему показалось, в горло насыпали сухой соли. Но в следующий миг его охватил ребячий стыд, как это было в раннем детстве, когда у матери уже пропало молоко, однако он все время испытывал жажду и так тянулся, просил, что иногда тайно она давала ему пустую грудь. И если их заставал отец, то качал головой и говорил:

— Ну как тебе не ай-яй-яй? Ты такой большой, ходить научился!

Просящая рука неожиданно приподнялась и сделала призывный знак, а сама нищенка подняла голову и взглянула прямо.

Самохин вздрогнул, а она развернулась и пошла от него в сторону аэродромного бетонного забора.

И там, оглянувшись, еще раз поманила рукой.

При этом не было прежнего оцепенения чувств, и реальность не исчезла: в динамиках звучал голос радиообъявлений, урчали на стоянке самолетные моторы и наоборот, выли со звоном на старте, где-то по сторонам маячили фигуры людей — все было, как обычно. Помедлив, Самохин пошел за нищенкой, а она долго брела вдоль забора, пока здание аэропорта не скрылось за редким березовым лесом. Однако аэродромный шум не пропадал ни на минуту, разве что отдалился, стал глухим и послышался стрекот кузнечиков.