— Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!

— Глупостей?! — воскликнула Верба. — Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?

— Не все так просто, Рыжая, — сказал Никулин. — Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из «Красных бригад», убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок.

В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием — осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега.

Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней — я.

Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну…

— Стоп, стоп, стоп, — перебила Верба. — Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос — ответ.

— Пожалуйста, — согласился он равнодушно.

И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой — осужденному уже все равно.