Палату Окрошкина уже наполнял горячий сладкий запах. Еще минут пять, пока пирожное зарумянится, еще чуть-чуть, пока остынет…

Смотри, Погодин, смотри, облизывайся, мысленно соблазняла его я. Тебя это касается сильнее других. Догадайся же наконец: лучшее в твоей жизни лакомство сейчас будет съедено без тебя. Ты ведь был на вершине, забыл? Я тебе напомню. Крик – чем не импульс?

В ту секунду, когда пирамидка с изюмом перекочевала с подноса в ладонь Щебневу я завопила первое, что пришло мне в голову: – Вот она, власть над миром! Жуй, Ваня, никому не давай! И амеба Погодин не выдержал искуса.

Он рванулся с места, подпрыгнул и зубами вцепился в верхнюю часть пирожного. Прежде чем Ваня сумел оттолкнуть сообщника, тот уже изо всех сил жевал захваченный кусок. Оценив ситуацию, Щебнев стремительно затолкал остаток пирамидки себе в рот, и оба одновременно заорали друг на друга, стараясь перекричать.

Внутренне я готовилась к худшему. Я представляла, что слова их вопьются в наши незащищенные уши, мигом прорастут в мозгах райскими цветами – и мы моментально возлюбим обоих. Уповала я лишь на то, что толстый и тонкий будут в это самое время заняты взаимной грызней, а на цветы нашей любви внимания не обратят.

Но – секунда… другая… и ничего не случилось! Не сработало? Сработало не так? Черкашины ошиблись? Парацельсова магия выдохлась? Толстый урод Погодин и смазливый негодяй Ваня орали друг на друга, размахивали руками – но в наших глазах они не превращались в гениев чистой красоты и образчиков величия.

И все же что-то с ними случилось. В первый миг я даже не поняла, что. Потом решила, что это игра света. И лишь тогда, когда громко ахнула Светочка, я убедилась: не ошибка и не глюк.

Будь у меня свободны руки, я бы ущипнула себя и протерла глаза: мне показалось, что оба они не стоят на полу, а висят над полом!

Глава тридцать пятая Летальный исход (Иван)

Глава тридцать пятая

Летальный исход (Иван)

Жалко ли мне было Виктора Львовича? Есть ли жизнь на Марсе? Вопросы одинаково дурацкие. Ответ один: не знаю. Жалость и марсиане – не по моему ведомству. Я не занимаюсь этикой и не гадаю на звездных картах. Вы бы меня еще спросили, почему это нашей Фемиде запрещено рубить самые гнусные головы, а в нашей медицине смертные приговоры пачками выносятся без суда и права апелляции. Что это, мол, граждане, за двойные стандарты – для синих мундиров одни, для белых халатов другие?

Допустим, двойные, и что же? Мне из-за того чаю не пить? Такова жизнь, чувачки. Расслабьтесь. Этот мир придуман не нами.

Есть больничное правило: того, кто в коме, могут отключить, как электрическую лампочку, – в любую минуту, с согласия близких родичей. А я Серебряному кто? Я и есть настоящий родственник, ближе не бывает. Не буквально, но фактически. Я его ученик, его любимое детище, его наследник и могильщик в одном наборе. Так заведено от сотворения мира, конец – это всегда чье-то начало. Бабочка выпорхнет из кокона – значит, кокону кранты. Скорлупа, шелуха, плацента, куколка, змеиная кожа – все ненужное подлежит утилизации. Новый мир отряхивает прах старого. Дисплей вытесняет аспидную доску. Железный конь скачет на смену крестьянской лошадке. И при этом, что ценно, не жрет ни овса, ни сена.