Недавнее же измерение его силы складывалось совершенно иначе.

Поначалу он не замечал ничего необычного. Поскольку книга была у него в вытянутой руке, расстояние от нее до глаз оказалось немного большим, чем то, к какому он привык, и, читая, ему приходилось слегка щуриться. Боль от удара по голове также давала о себе знать, так что первые страницы он читал, слегка запинаясь. Но постепенно чтение становилось все более беглым и плавным, и в конце концов у Йона возникло уже знакомое ощущение контроля над текстом.

Читая первые пять страниц «Франкенштейна», Йон намеренно не допускал никаких отклонений, старательно искал нужный ритм, что позволило ему в результате в полной мере распоряжаться пространством, текстом и собственной энергией. Он экономил свои силы, как бегун перед спуртом, сдерживал свои способности, как спортсмен, готовый в любой момент совершить решающий рывок.

Когда Йон дошел до того места, где описывалось начало охоты крестьян на монстра и его отчаяние, он позволил себе полностью погрузиться в текст, и возникающие картины прояснились, стали красочными и приобрели четкие очертания. На этот раз реальная обстановка, в которой находился Йон, не исчезла в один момент, словно после нажатия на клавишу выключателя. Теперь все происходило гораздо ровнее, как будто кто-то медленно поворачивал ручку настройки телевизионного приемника. Окружающие Йона предметы постепенно становились частями материального мира описываемой в тексте истории: кресло перед ним обратилось в помост, на котором доктор Франкенштейн создавал своего монстра; фигуры тех, кто наблюдал за Йоном через стекло, превратились в силуэты деревьев, раскачивающихся за окном замка.

Йон немного добавил чувств, и картины наполнились светом, стали контрастнее, как будто увеличилась выдержка, накал эмоций в рассказе возрос настолько, что они казались уже материальными участниками событий, наподобие второстепенных героев повествования. По мере усиления отчаяния монстра и жажды крови со стороны народа нарастало ощущение ужаса, пронизывающего каждую сцену. Теперь картины существовали уже как бы самостоятельно, независимо от пространства и реального места. Их наполняли эмоции, отраженные на лицах, сменяющихся все быстрее и быстрее по мере учащающейся пульсации, с которой картины возникали. Йон еще увеличил темп, и они закружились в вихре: лица и образы теряли свои очертания, наплывали друг на друга, превращались в бесконечную, извивающуюся спиралью ленту. Цвета вышли из-под контроля, и картины стали выглядеть как негатив. На искаженных гримасами лицах обнажались угольно-черные оскалы зубов, походившие на прожженные в изображении дыры. Зрачки героев сияли белизной, и казалось, что, вращаясь, они оставляют светящийся след на черной сетчатке глаза. Йон в последний раз напрягся и погрузился в водоворот картин.