Между тем за его пробуждением наблюдали. Рядом с кроватью, на которой лежал Стив Конорс, сидел человек, удобно расположившись в кресле, не вписывающемся в общую обстановку клинической строгости. О возрасте этого человека можно было судить лишь по сединам, коротко подстриженным и уже плохо скрывающим разрастающуюся лысину. Сквозь крупные стекла, посаженные в золотую оправу, на медленно приходящего в себя Конорса смотрели узкие щелочки глаз, цвет и выражение которых определить не представлялось возможным. Маленький нос, казалось, с трудом поддерживает очки. Круглое, гладкое, почти без морщин, лицо светилось улыбкой, открывавшей два верхних передних зуба. И пожалуй лишь кисти рук, покоящихся на подлокотниках, с одутловатыми пальцами и пигментной сыпью на тыльной стороне ладоней, выдавали возраст сидящего в кресле.

Он щелкнул пальцами перед глазами Конорса, наблюдая за его реакцией. Чуть прикрытые глаза доктора скосились в их сторону.

— Укол, — сказал сидящий в кресле.

Доктор едва почувствовал иглу, кольнувшую его в предплечье. Круги, плывущие перед его глазами, начали менять цвет, таять, окружающий мир наполнился звуками, и он увидел сидящего перед ним человека.

— Кадо? — изумленно произнес доктор.

— Стив, как ты? — последовал ободряющий вопрос, от которого у Джонатана М. Хестера, а вернее у Стива Конорса, волосы встали дыбом и сознание окончательно прояснилось. Память отшвырнула его назад, к взрыву и последнему крику Джеймса: «Полиция…»

…Злая прибрежная волна какое-то время не давала катеру набрать предельную скорость. Боясь зажигать огни, Хестер вел его вслепую, на запад, спеша вырваться из двенадцатимильной зоны. Тучи, с вечера еще закрывавшие небо, не позволяли проклюнуться ни одной звезде, зацепиться глазу было не за что, ориентироваться приходилось только по компасу. Закрытый пластиком салон защищал их от ветра и брызг и, едва освещенный приборами, почти не позволял им видеть друг друга. Но и этого было достаточно, чтобы с особой остротой чувствовать враждебность окружающего мрака, напоминающего о себе ударами волн, рассекаемых катером.

Изменение вибрации корпуса подсказало Хестеру, что они вошли наконец в полосу берегового ветра. Теперь и волны, и катер шли в одном направлении, в Ирландию, где ни доктора, ни Линду никто не ждал.

Оба молчали. Потрясение от внезапного бегства цепко держало их души, не давая сознанию пробиться сквозь путаницу мыслей и чувств даже в этот замкнутый мирок.

Катер должен был послужить им, но не в этот злосчастный октябрьский день, а недели, может быть, через две-три, когда раскошелившийся Монд успел бы не раз подумать, стоило ли безумие Мари тех усилий, которые были потрачены на попытку проникнуть в тайну доктора; когда сбитый с толку Доулинг, подгоняемый сворой газетчиков, стал бы искать их там, где они и не собирались появляться, — в аэропортах, на вокзалах, на дорогах… Вот тогда и должен был послужить им катер, выскочив пулей за двенадцатимильную зону, где их поднял бы на борт корабль, идущий на Балтику. А уж там беглецам нетрудно было бы затеряться в одном из немецких портов.