Он остановился и устало провел рукой по лбу. О’Киффе смотрел на него с искренним восхищением, к которому примешивалась жалость. Мак Кеннан не спускал глаз с лица репортера, но тот прекрасно понимал, что его взгляд устремлен вдаль и что он видит наступление счастливых времен, осуществление своей мечты.

О’Киффе не осмеливался его потревожить. В продолжение некоторого времени оба молчали. Затем Мак Кеннан продолжал:

— Я дал себе слово держать свое изобретение в тайне. Однако, влекомый каким-то странным очарованием, я не мог отказаться от того, чтобы производить опыты, от того, чтобы доказать самому себе, что я не брежу, что я действительно господин над жизнью и смертью. Я совершенно отмежевался от человеческого общества, так как боялся, что мои глаза, голос и движения выдадут тайну, которую я старался скрыть. Я производил опыты в этой башне. Когда я сюда входил, я всегда запирал на ключ двери, это ни у кого не вызывало удивления, так как при химических опытах необходима точность, и для полной неудачи опыта достаточно, чтобы внимание экспериментатора было хотя бы на минуту отвлечено приходом какого-нибудь посетителя. В тот злосчастный вечер, однако, меня задержали на заводе, и я, сгорая от нетерпения заняться своим настоящим делом, забыл повернуть в замке ключ, как отворилась дверь и кто-то вошел. Мое внимание привлек какой-то шорох, и я взглянул на дверь. В дверях стоял мистер Кардиф; жадный взгляд его почти вылезших на лоб глаз был обращен на мой аппарат.

И он, по-видимому, находился здесь уже некоторое время.

Разумеется, он не мог ничего понять из того, что видел, но, увидев изготовленный мною аппарат, он догадался, что я сделал какое-то чрезвычайно важное открытие.

И тут-то мистер Кардиф выказал свою истинную сущность: свою низкую страсть к наживе и свой неимоверный эгоизм. Он достал из кармана подписанное мною условие и заявил, что я его обманул, не сообщив ему о своем новом открытии; что все, что бы я ни изобрел и ни открыл, принадлежит ему, что этот аппарат — тоже его собственность, что все это он купил ценой молчания и, наконец, что он сможет найти пути и средства для того, чтобы вырвать у меня мою тайну. Напрасно я объяснял ему, что это открытие не может быть ни в каком отношении пригодно для завода, — он не хотел мне верить и ушел в самом разгаре нашего спора. Представьте себе мой ужас, когда два дня спустя я обнаружил исчезновение этих бумаг из ящика моего письменного стола. Разумеется, я заподозрил Кардифа. Весь день я наблюдал за ним при помощи голубых лучей и вечером увидел, как он, запершись в библиотеке, разложил на письменном столе мои бумаги и принялся их изучать.