— Да, и мне так кажется, — подтвердил Джэк; — читай дальше.

Гарвэй продолжал:

«В те дни, которые я после этого провела еще в Нью-Йорке, со мной обращались как с аренстанткой. Выходить мне разрешалось только в сопровождении матери; я не имела права написать письмо; письма, получавшиеся на мое имя, распечатывались родителями. Я лишена была какой-либо возможности уведомить вас. Здесь в Голден-Хилл со мной обращаются точно также. Я живу с компаньонкой, которая не отпускает меня ни на шаг. У выходов из парка постоянно стоят садовники, по-видимому для того, чтобы не выпускать меня за его пределы.

«Простите, что я пишу так неразборчиво, но пишу я ночью, при бледном свете луны. Я не решаюсь зажечь свет, так как это может разбудить мисс Джонс: она спит в соседней комнате, дверь в которую открыта.

«К счастью, я нашла в кармане пальто завалявшуюся марку (кошелек у меня отняли и я не располагаю ни одним центом); так как по парку мне разрешается ходить одной, я привяжу письмо к камню и попытаюсь бросить через ограду. Может быть найдется услужливый человек, который подымет письмо и опустит его в ящик.

«Не пытайтесь писать мне — это было бы бесцельно, так как почту принимает мисс Джонс и предварительно читает все мои письма.

«Я не могу понять, какую цель преследуют мои родители подобным отношением ко мне; быть может вам удастся разрешить эту загадку. Сделайте попытку спасти меня, милый мистер О’Кийф: мне кажется, что я сойду с ума в этом тягостном одиночестве.