Они заказали два кофе.

Следовало вернуться к делу Собески.

– Ну, – не отставал он, – с чего вдруг такая сдержанность?

– Я вам уже сказала. Обвинение делает за меня мою работу. Этот психологический портрет, эти эксперты – все доказывает, что Собески никак не причастен к вашим убийствам.

– Мне так не показалось.

– Это потому, что вы глухи. Они описали ребенка, больного и одинокого. Психопата, переполненного жестокостью. Сексуального маньяка, не способного обуздать свои порывы. И уж точно не того изощренного убийцу, который действовал в «Сквонке» и даже не насиловал своих жертв.

Корсо использовал аргумент Жакмара:

– Он мог перемениться в тюрьме. Сделать свои порывы более утонченными. Выносить план.

– Бросьте. И он ждал десять лет, чтобы начать действовать?

– Вы забываете про других женщин, кровь которых обнаружена в мастерской Собески.

Она развела руками в знак вопроса:

– Где же их трупы? – И продолжила, не дожидаясь ответа: – Во всяком случае, тюрьма добавляет человеку грубости, свирепости, но никак не утонченности. Флёри – не Оксфорд.

– А то, что в тюрьме его прозвали Судья? Он уже тогда почувствовал вкус к пыткам.

Клаудия Мюллер покачала головой. Если как следует приглядеться, черты у нее слегка тяжеловатые, как у немки. Он где-то прочел, что она австриячка.

– Я ознакомилась с вашим отчетом. И в курсе вашей теории об одержимости наказанием.

– Не я же придумал ему прозвище.

– Собески заставлял своих сокамерников накачивать мышцы, а потом принялся убивать женщин, не насилуя их и вдохновляясь произведениями Гойи?

– Повторяю, у него было время перемениться.

– Мы говорим об убийце, который отслеживал своих жертв месяцами, который досконально изучил их привычки. Об убийце, который лишал их жизни с небывалой изощренностью. Все это не похоже на Филиппа Собески. Он животное, хулиган, извращенец, да. Но он не убивал этих девушек.

Корсо попытался ее спровоцировать: