Копы и не стали особо упираться рогом. Достаточно «Pinturas rojas», чтобы доказать, что Собески – фальсификатор высшего уровня, а опосредованно – что в момент убийства Софи Серей он находился в своей мастерской (анализ памяти его печи подтвердил постоянную активность в ту ночь).

Корсо буксовал на месте. Его воротило от всей этой истории. По ночам ему снился Гойя, рисующий свои кошмары на стенах Quinta del Sordo. Потом образы путались, и это уже был Собески, пишущий на стенах своей камеры. А в конце, как бывает в сонной мути, уже сам Корсо оказывался за решеткой в окружении вопящих лиц Софи Серей, Элен Демора, Марко Гварньери… Мертвецы умоляли отомстить за них, найти убийцу, дать им покой. Но Корсо был взаперти, он ломал ногти о стены и орал, пытаясь заглушить терзающие его голоса призраков.

Он просыпался с криком, мокрый от пота, с комом в желудке… В такие моменты он думал о Клаудии Мюллер. От адвокатессы ничего не было слышно. Однако все последние месяцы он надеялся на ее звонок. Он сам тысячу раз порывался связаться с ней. Но что ей сказать? Во время их краткого знакомства ему было показалось…

Но что именно ему показалось?

75

Как и предполагалось, слушания возобновились 22 ноября 2017 года. Тасуем ту же колоду. Те же судейские, те же адвокаты, те же присяжные, тот же обвиняемый… И однако, это был уже совсем другой процесс. В зале заседаний над лепниной развесили полотна, обнаруженные в мастерской Собески. Априори только испанские художники семнадцатого – восемнадцатого веков: Хуан де Вальдес Леаль, Франсиско Пачеко, Франсиско де Сурбаран… и, конечно же, Гойя. Большие портреты бородатых мужчин с брыжами вокруг шеи, святые с печатью страдания на лице, дворцовые сцены…

Самым пронзительным в этих произведениях было то, что речь шла, без всякого сомнения, о простых набросках или же о неудачных опытах, которые Собески хранил только ради их основы, чтобы в дальнейшем ее использовать еще раз. Но даже неофит не мог не восхититься мастерством, – на взгляд неспециалиста, произведения казались самим совершенством, то есть настоящими.

В своей клетке Собески возрождался из пепла: невиновный в чудовищных преступлениях, в которых его обвиняли, виновный в чудесных картинах, которые украшали зал и которые ему с легкостью простят. По такому случаю он нарядился в один из своих самых броских белых атласных костюмов, который словно освещал весь зал. Ему также позволили – что символично – надеть одну из своих борсалино, которые он так обожал. Художник был само совершенство: облаченный в белое, он больше не казался старомодным, напротив, он словно вышел прямиком из рэп-клипа, шумного и яркого. Оказывается, вот как выглядит «Гойя двадцать первого века».