– Я владею самой крупной частной коллекцией испанской живописи с семнадцатого по девятнадцатый века, – пояснил Перес, выпячивая грудь.

– Эта коллекция формировалась вокруг произведений Франсиско Гойи, верно?

– Нет. Гойя – мой любимый художник, но на рынке его почти не найти.

– Как вы познакомились с Филиппом Собески?

– Я его никогда не видел. В качестве посредника он выбрал уважаемого мадридского галериста, Фернандо Санта-Круз дель Сур.

Председатель поднял руку и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Я должен уточнить, что этот галерист скончался от сердечного приступа два года назад. Вот почему вы не увидите его сегодня на свидетельском месте.

Перес снова заговорил и пустился в долгое витиеватое повествование о провенансе – история, которую ему когда-то и скормили, о некой семье, проживавшей недалеко от Quinta del Sordo и владевшей этими тремя полотнами, не имея представления об их авторстве (ни одна из картин не была подписана).

Акцент Переса завораживал. Яростные аккорды мрачной гитары, дикое фламенко, от которого перехватывало горло и слезы наворачивались на глаза.

Одной рукой испанец по-прежнему держался за барьер, а другой уперся в бедро, будто готовясь обнажить шпагу, как истинный идальго. Наблюдая за ним, Корсо осознал две важнейшие истины.

Первая – в фонде Чапи он тогда преследовал Переса, а не Собески. Вторая, еще более ошеломительная – испанец был идеальным подозреваемым. Не потому, что носил шляпу и белый костюм, а потому, что имел мотив: месть. У него вполне могло возникнуть желание уничтожить того, кто его обманул и унизил. Дело не в деньгах – Перес был выше этого, – а в репутации и чести: из-за красных полотен Собески он утратил доверие как коллекционер.

Чтобы взять реванш над тем, кто имел наглость продать ему фальшивых Гойя, испанец убил несчастных девушек с единственной целью – обвинить в этом Собески и законопатить его до конца дней. Он выбрал любовниц художника, связал их, как это делал сам арестант во времена Флёри, и изуродовал жертв под Гойю, опять-таки – чтобы указать на Собески, который никогда не скрывал своей страсти к художнику-дьяволу.

Но эта манипуляция работала в обе стороны: Перес выбрал такие увечья еще и для того, чтобы дать понять мошеннику, кто стал причиной его злосчастий и что ему пришел конец. Эти обезображенные лица, прямой намек на маленькие красные полотна, были посланием, предназначенным не копам или публике, а самому Собески…

В этот момент в голове Корсо всплыли слова Клаудии Мюллер: «Настоящий убийца… Он будет там, в зале, в суде. Вам останется только взять его в конце заседания».