Страх, безусловно, был, но на этот раз не было колебаний. Я спускалась быстро как могла и одолела уже половину спуска, когда мне на макушку шлепнулся первый полужидкий комок экскрементов.

Я застыла лишь на секунду и продолжила спускаться, а экскременты уже стекали мне по волосам, струились по лицу и между глаз.

Это был уже форменный ливень кала, град жирных бурых капель, падающих повсюду вокруг, кропящих мне руки и голову, делающих ступени осклизлыми. Соблазн поглядеть наверх и посмотреть, что там делается, пресекался опасением заполучить этих капель в глаза (или, чего доброго, в рот), и я на протяжении всего спуска держала голову книзу, пока не добралась до бетонного фундамента башни.

Наконец, измазанная с головы до пят испражнениями, я коснулась твердой почвы, и стоило мне сойти с последней веревочной ступеньки, как ноги подо мной подогнулись, и я брякнулась на щербатый бетон.

Каждая мышца безудержно тряслась, а руки я не могла сжать в кулаки, настолько у меня от хватания за ступени занемели сухожилия.

Я лежала на боку и стонала; так я могла проваляться долго, но сверху на меня капала смердящая жижа.

Держась за веревочную лесенку, я взволокла себя на ноги. Колени предательски дрожали.

Я поглядела на запад, где над остовом мертвого городка садилось солнце, и ощутила, как во мне холодеет душа. Неизвестно, насколько еще меня хватит, но понятно, что это еще далеко, далеко не все.

Лютер воссоздал дантовский Ад лично для меня. И оставалось еще шесть кругов.

* * *

Спустившись с основания башни, я повторно пригнулась и пробралась через дыру в заборе.

Дождь прекратился, и в лужах стоялой воды виднелись непотревоженные куски отраженного неба.

Из водосточной трубы впереди стоящего здания, словно в память о дожде, по-прежнему лилась вода, и я, несмотря не полное изнеможение, подковыляла к той струе и встала под нее.

За несколько минут я сравнительно неплохо в ней ополоснулась; во всяком случае, смыла вонь.

Наконец, я побрела прочь, чистая, но настолько мокрая, что меня опять начинал бить озноб.

Облака наверху в течение пяти минут из розовых сделались пурпурными, затем синими и наконец остыли до сизо-стального цвета, собираясь вскоре померкнуть окончательно.

Перспектива оказаться с темнотой на игровой площадке Лютера вносила в букет ужаса совершенно иной колорит.

– Ты меня слышишь? Наушник еще цел? – всполошил меня его голос. Легок на помине.

– Слышу.

– Видишь там, в отдалении, здания цехов?