Может, Херб был все же не прав насчет веса женщины.

187…

192…

197…

Есть! Зеленый свет!

Засов бесшумно отомкнулся. Войдя в дверной проем и оглядев интерьер, Фин замер. Все в нем оборвалось. Медленно, благоговейно он приблизился к акушерскому креслу.

На нержавейке была кровь, а с пуповины свисала тягучая, липкая на вид масса последа. Фин оглядел путы, которыми при родах их дочери была связана его любимая женщина. Попытка представить эту сцену сменилась еще более отчаянной попыткой вытряхнуть это из головы. Ощущение взбухающей в нем ненависти было столь всепоглощающим, что того и гляди грозило его захлестнуть.

Он хотел одного: спасти Джек.

Спасти их с ней дочурку.

Но более всего, и прежде, ему жаждалось ощутить у себя в руках хруст шеи Лютера.

В насилии Фин знал и толк, и цену ему тоже знал. Оно нередко витало вокруг него, причем в обоих своих видах: и чинимое, и причиненное.

Но так он насилия еще не жаждал.

Этого сукина сына он готов был разодрать в клочья, с упоением на лице.

– Ох ты… Фин… Дружище, ты в порядке?

Гарри вошел в комнату следом, подпирая хромающего Херба. Фин их проигнорировал и с деловитостью на лице стал искать выход из комнаты. А найдя, перешел на бег, оставляя своих друзей позади. Ум горел в ожесточенной попытке разыскать Лютера.

Пробежав каким-то длинным сумрачным коридором, Фин ворвался в еще одну дверь с торца.

Здесь, привязанная к одному из тех пыточных кресел, сидела Джек.

А за пультом стоял Лютер.

Их с Фином взгляды встретились, и в глазах Лютера что-то продрожало – страх? Может быть. Но и что-то еще. Не то смирение, не то…

Фин рванулся к Лютеру, который выхватил и навел на него ствол.