Внезапно отец наклоняется и кладет грубую руку сыну на плечо.
Лео дергается, сам не зная, почему.
Но отец замечает это, передумывает, убирает руку. А Лео передумывает тоже – он не хотел дергаться.
– Сидеть под замком, Лео, нетрудно… но оказаться запертым
Отец указывает себе на грудь.
– Этого никто не хочет. Так что мне пришлось сделать то, что я сделал. Понимаешь? Почему я приехал домой к тебе, твоим братьям и… твоей маме?
– Нет. Не понимаю. Я видел только, что ты приехал, чтобы избить ее до смерти.
Лео уверен – инстинкт велит отцу разбушеваться, напасть. Потому что отец, хоть и трезвый, выдвигает подбородок и не отрываясь смотрит на Лео, набычившись, пронзительно.
– Я думал, ты поэтому хотел, чтобы я пришел. По крайней мере, так сказал твой адвокат.
Отец не нападает. Насколько быстро он изготовился, настолько же быстро и расслабляется, приглаживает пятерней прическу «под Элвиса»; лицо смягчается.
– Так ты не понял? Что мне
Отец встает с шаткого, жалобно скрипнувшего под его тяжестью стула, подходит к дверному стеклу и изучает проходящие мимо синие рубашки. Долю секунды кажется, что он думает – не стукнуть ли по стеклу, не нажать ли красную кнопку, не позвать ли охранника, чтобы закончить свидание.
– Так, Лео.
Он ничего не разбивает, не нажимает кнопку.
– Знаешь, как ткут ковры, сынок? Не фабричное дерьмо, которое продают в Икее, а настоящие, ручной работы?
Он взмахивает рукой, указывая на невидимый ткацкий станок.
– Ты вплетаешь нити, по одной, прижимаешь их к другим нитям.
Ковер? О чем он? От него пахнет мылом, а не вином.