— Где Данглар? — повторил Морель.

— Отдыхает, — быстро ответил Адамберг. — Видите ли, он побывал под поездом. Он не ранен, но после такого нужно время на восстановление.

— Побывал под поездом? — спросила Фруасси тем же изумленно-восхищенным тоном, что и доктор Мерлан.

— Вейренк едва успел уложить его между рельсами.

— Расстояние между поверхностью тела и нижним краем поезда составляет двадцать сантиметров, — объяснил Вейренк. — Он ничего не заметил.

Адамберг неуклюже поднялся с места, его блокнот остался лежать на столе.

— Вейренк расскажет вам об ордебекском деле, — сказал он. — Я вернусь.

«Я вернусь» — он всегда так говорил, уходя, словно можно было с высокой степенью вероятности предположить, что однажды он уйдет и не вернется. Он вышел из комнаты еще более развинченной, чем обычно, походкой и поспешил на улицу. Адамберг знал, что некоторое время назад вдруг застыл, как ордебекская корова, и пропустил пять или шесть минут совещания. Он не мог объяснить, почему так случилось и зачем он сейчас шагает по тротуарам. Его не испугало внезапное помутнение сознания, он к этому уже привык. И хотя объяснения самому факту у него не было, он знал, что́ обычно становится побудительной причиной. Какая-то догадка пронизала его мысли, точно стрела арбалета, так стремительно, что он не успел поймать ее. Только застыл на месте. Как в тот момент, когда смотрел на сверкающую на солнце воду в марсельском порту, или когда видел афишу на стенах парижских домов, или когда не мог заснуть после ужина в поезде Париж — Венеция. Причем невидимый образ, который проплыл по заболоченным равнинам его мозга, потянул за собой вереницу других неразличимых образов, сцепленных вместе, точно магнитом. Он не понимал, откуда взялась эта вереница и когда она закончится, но перед ним снова возник Ордебек и — крупным планом — открытая дверца старой машины Блерио, на которую он тогда не обратил внимания. Вот об этом он и говорил вчера Лусио — где-то есть незакрытая дверь, и она все еще хлопает, есть укус, и он все еще чешется.

Он медленно, осторожно шагал по улицам, ведущим к набережной, — как всегда, в трудные минуты ноги сами несли его к реке. В такие минуты Адамберг, который в обычное время практически не ощущал ни страха, ни других сильных эмоций, вдруг превращался в натянутую струну, сжимал кулаки, стараясь уловить то, что мельком увидел, но не разглядел или слышал, но не понял. У него не было методики, позволяющей отыскать в бесформенной массе мыслей жемчужину истины. Он знал только, что должен действовать быстро, иначе все опять потонет в темных водах его мозга. Порой ему удавалось, сохраняя полную неподвижность, дождаться, когда хрупкий образ, покачиваясь, поднимется на поверхность, порой он ловил добычу на ходу, перетряхивая ворох воспоминаний, а порой засыпал, надеясь, что истина выкристаллизуется из сновидения. Но никогда он не выбирал стратегию заранее, боясь, что в этом случае его постигнет неудача.