— Ясно, — сказала я, понимая, что история на этом не кончается.

— Так вот, как оказалось, он помогает людям умереть с восьмидесятых годов. Хитрая бестия — все тридцать два человека, которых он прикончил, оставили ему расписки, в которых клянутся, что сами его наняли.

— И?

— Одна из расписок написана рукой твоей матери.

Я вдруг перегнулась пополам, но продолжала смотреть на Лайла.

— Она наняла его, чтобы он ее убил. Но чтобы убил только ее одну. Чтобы можно было получить страховку и спасти ферму. И спасти вас, дочерей и сына. Расписка в полиции.

— Но как?! Ничего не понимаю. Диондра убила Мишель, у нее дневник сестры. Мы только что говорили, что Диондра…

— В том-то и дело. Этот Диль строит из себя народного героя — без преувеличения, последние несколько дней у здания следственного изолятора толпятся люди с плакатами типа «Дело Диля правое». Этак о нем скоро и песни слагать начнут: видано ли дело, помогал умирать людям, чтобы банки не могли конфисковать их имущество да чтобы еще и страховые компании раскошеливались. Сейчас везде только о нем и говорят. Диль сказал, что не признает себя виновным ни в одной из тридцати двух смертей, он утверждает, что это как самоубийство, при котором присутствует врач. Достойная смерть достойного человека. Он готов нести ответственность только за гибель Дебби. Он сказал, что она вошла как раз в то время, когда он помогал Пэтти, — и все пошло наперекосяк. Он переживает только из-за Дебби.

— А как же Мишель?

— По его словам, он ее даже не видел. Зачем ему лгать?

— Двое убийц, — сказала я. — Одна ночь и двое убийц. Вот ведь судьба.

Пока я пряталась в лесу, потом тихонько плакала на заправке, истерила в машине у Лайла и, наконец, пыталась убедить сонного помощника шерифа, что я не сошла с ума («Чья вы сестра?»), я потеряла семь часов. К утру Диондра и Кристал не оставили никаких следов. В буквальном смысле. Они облили свое жилище бензином, и оно выгорело дотла еще до того, как на пожар выехали пять пожарных машин.

Я рассказывала, что со мной произошло, много-много раз, меня сначала слушали недоверчиво, но потом, кажется, поверили.

— Нам просто нужно немного больше улик, чтобы доказать ее причастность к убийству вашей сестры, — сказал следователь, тыкая в пластиковую чашку с остывшим кофе у меня в руке.

Через два дня у меня на пороге возникли полицейские. У них были фотокопии двух маминых писем. Узнаете ли вы ее почерк? Не хотите ли прочесть?

Сначала я прочла расписку, очень простую, в несколько строк, где она снимает с Кэлвина Диля ответственность за ее убийство.