— Извини, — едва слышно сказала она.

— Говори громче.

— Извини.

Браннхёуг улыбнулся.

— Так, так, Ракель. — Он отер с ее щеки слезу. — Уже лучше. Просто учись вести себя со мной. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Понимаешь, Ракель?

Она кивнула.

— Точно?

Она всхлипнула и снова кивнула.

— Хорошо.

Браннхёуг встал и расстегнул ремень.

Ночь выдалась ледяная, и старик залез в спальный мешок. Он лежал на толстой подстилке из елового лапника, но холод от земли пронизывал тело. Ноги окоченели, и время от времени ему приходилось ворочаться с боку на бок, чтобы не онемело и тело.

Во всех окнах дома по-прежнему горел свет, но вокруг стало так темно, что старик почти ничего не видел в прицел. Но не так уж все безнадежно. Если хозяин сегодня вернется домой, то вернется в машине, а над воротами развернутого к лесу гаража горит лампа. Хотя свету от нее немного, его вполне хватит.

Старик повернулся на спину. Вокруг было тихо. Когда подъедет машина, он услышит. Только бы не уснуть. От этих приступов он совсем обессилел. Но он не заснет. Раньше он никогда не засыпал в карауле. Никогда. Нахлынула ненависть, и от нее словно стало теплее. Это была особая ненависть, не та, которая постоянно горела в нем низким негаснущим пламенем, выжигая ненужные мысли, чтобы те не заслоняли перспективу. Нет, эта ненависть была иной — она пылала так ярко, что старик испугался, вдруг он не сможет совладать с этим чувством. Он знал, что импульсам поддаваться нельзя, нужно действовать хладнокровно.

Он смотрел на звездное небо между еловых стволов. Было тихо. Так тихо и холодно. Он умрет. Они все умрут. Это хорошая мысль, и он ухватился за нее. Потом его глаза закрылись, и он заснул.

Браннхёуг смотрел на хрустальную люстру под потолком. В хрустале отражался свет неоновой рекламы. Так тихо. Так холодно.

— Теперь можешь идти, — сказал Браннхёуг.

Он не посмотрел на Ракель, только услышал, как она отдернула одеяло, почувствовал, что она встала с кровати. Потом услышал, как она надевает одежду. Ракель не проронила ни слова. Ни когда он принялся за нее, ни когда он приказал ей отвечать ему тем же. Браннхёуг видел ее широко раскрытые черные глаза. Черные от страха. От ненависти. От этого Браннхёугу стало так не по себе, что он не…

Сначала он делал вид, что все в порядке, и ждал, когда придет это ощущение. Думал о своих прошлых женщинах, это всегда помогало. Но ощущение не приходило, и наконец он попросил ее оставить попытки. Браннхёуг не мог больше терпеть такое унижение.

Она подчинялась ему, как робот. Просто выполняла свою часть сделки, ни больше ни меньше. Ничего, до истечения срока давности дела о родительских правах — полгода. Времени у него достаточно. Не стоит нервничать, впереди — другие дни, другие ночи.