– Ушиблась? – спрашивает Ваня и встает.

Тяжело выбирается из-за стола, бережет ладонями полы пиджака. И шагает прямо в жирную икорную лужу.

Лора поднимает на него бессмысленные глаза. Даже не взглянув под ноги, он только что раздавил примерно полторы ее зарплаты.

– Ты вот что, милая, – говорит Ваня. – Пойдем. Посидишь с нами немножко.

И протягивает ладонь.

– Это совершенно исключено, – заявляет потрясенный костюм. – Нет. Я прошу вас. Ей нельзя! Ни в коем случае. Наши правила…

– Да ладно тебе, – мягко говорит Ваня. – Смотри, она коленки разбила. Слушай, брат, сгоняй за льдом, а? Лед же есть у вас там на кухне?

Едва взглянув Ване в лицо, костюм понимает, что это миролюбие временно. Ему суждено пробыть «братом» еще секунд десять, а дальше ситуация испортится необратимо, и все, что случится после, нанесет репутации заведения значительно больший ущерб. В конце концов, малодушно думает костюм, девчонка действительно расшиблась. Усадить ее за стол к клиентам, оказать первую помощь – прилично. Гуманно. Это значительно лучше, чем на глазах у всего зала получить в морду. Ваня стоит спокойно, свесив тяжелые руки; он ждет. И костюм принимает единственно верное решение: соглашается сгонять за льдом.

– И салфетки еще неси, слышишь? – кричит Ваня ему вслед и после уже не помнит про него.

Он садится рядом с девочкой, двумя пальцами сжимает худую кисть. Пачкая скатерть, с ее разбитого локтя капает кровь, в электрическом полумраке такая же черная, как раздавленная икра. Еще спокойный, еще уверенный Ваня заглядывает в бездомные Лорины глаза и вдруг проваливается в стыд и тоску, в собственные двадцать. В форточку дует безжалостный московский сквозняк, столичные дети смеются и празднуют, повернувшись спиной. И, чтобы счастье не закончилось, нужно бежать за портвейном.

– Выпьешь чего-нибудь? – спрашивает он и не узнает свой голос. – Или, может, ты есть хочешь?

Лора сидит на краешке мягкого стула, сжав колени. Не слышит, не реагирует на прикосновения, отделенная от участия незнакомцев реальностью собственного ужаса. Разбитые колени и локти горят, как засыпанные солью. За квартиру платить через четыре дня. Стол (две женщины, трое мужчин, счет примерно на две с половиной тысячи долларов, перспективные чаевые) затих от неловкости, растерянно пережидает ее присутствие. Аппетит съежился, разговор умер. В тарелках киснут нетронутые салаты, кремовая скатерть испорчена Лориной кровью. Ей давно известно, что мир устроен несправедливо, в нем нет логики. Но смысл отдельной человеческой жизни (чувствует Лора) – в том, чтобы хотя бы на время обуздать хаос, и она ведь преуспела. За шесть лет в железном городе отбила без счета его нападений. Не спилась, не скатилась. Не пала духом. У нее талия пятьдесят семь сантиметров, аккуратный нестыдный гардероб, хорошая работа и чистая комната в Кузьминках с диваном из ИКЕА, кредитным плоским телевизором и лохматым хозяйским «декабристом» на подоконнике. Маленькое протестантское Лорино благополучие держится на трех скучных слонах: труд, терпение и умеренность. Она научилась выкручиваться, не влезая в долги, вовремя вносить квартплату и класть деньги на телефон. И ходить между столиками, уклоняясь от чужих ладоней равнодушно и неуязвимо, как пассажир в вагоне метро. В самом деле успокоилась; решила, что городу больше нечего ей предъявить.