Чего не видит Ваня, запертый в своей собственной непроницаемой дурноте: как его слабая маленькая жена вырывается из покаянного Машиного объятия и, размахнувшись, выбрасывает вперед скрюченную ладонь, сухую и страшную, как замороженная куриная лапа. Как Маша, охнув, отступает, держась за щеку.

– Ох, Машка, Машка, – говорит Лиза.

Глава двадцать вторая

Глава двадцать вторая

Снегоход спит, упираясь хромированными рогами в стену, похожий на толстую обиженную козу. Снаружи, по ту сторону гаражной двери, весело и равнодушно звенит вода, стекая по оттаявшим водостокам. Толстая ледяная корка, еще вчера прижимавшая старый дом к горе, трещит и разваливается на куски, с грохотом съезжает по черепичной крыше и рушится вниз кучкой легкомысленных мокрых стекляшек. Оттепель наползла, навалилась, ее уже не остановить. Она течет, льется, разъедает сугробы, облизывает окна, ступеньки, и каменное крыльцо, и огромные лебедки канатной дороги. Размораживает бетонную платформу, и пристывший к ней стеклянный вагон, и взбегающие на гору электрические провода.

Лед, тремя днями раньше отре́завший Отель от остального мира, теперь тает – бестактно и быстро, не вникая ни в чье положение, повинуясь одним только законам физики. Как и мертвое тело, лежащее на бетонном полу гаража. Температура поднялась на четыре с половиной градуса, и этого оказывается достаточно, чтобы стойкий rigor mortis сдался и уступил времени, еще одной могучей величине. Поджатые к животу Сонины колени и согнутая в локте правая рука сопротивлялись почти четверо суток, дали настоящий бой – и проиграли. Борьба закончена. Под чехлом, которым они накрыли Соню, чтобы защититься от ее гнева, больше нет человека. Там лежит теперь мягкое, побежденное. Окончательно неживое.

Маша опускается на пол и дергает чехол на себя. Плотная металлизированная ткань съезжает легко, скользко, и Сонина голова опрокидывается набок, влажной скулой в белесую бетонную пыль, как в пудру. Губы разъехались и потеряли форму, из-под неплотно прикрытых век струйками вытекает вода.

– Надо же, растаяла, – глухо говорит Маша. – Может быть, нам надо было прийти сюда с кочергой и разбить ее на куски. На крошечные такие осколки. И раскидать их где-нибудь под елками, чтоб никто не смог ее собрать обратно. А теперь поздно, все. Она растаяла. Скажите, Оскар, – говорит Маша и поднимает к нему лицо, перечеркнутое четырьмя неровными царапинами от Лориных пальцев. – Вот вы сюда за нами ходите с этим своим фонарем – зачем? Боитесь, что мы с ней сделаем что-нибудь? Улики какие-нибудь начнем заметать? Бросьте. Ничего мы уже не сможем. Вы только посмотрите на нее. Трогательная кучка слабых костей. Какая там кочерга. Да если ей захочется, она же вечно здесь будет лежать.