За тумбочкой Джеммы – пусто, под вынутым ящиком – тоже ничего.
– В их возрасте это для них самое главное.
– Ага, только они ведь не вечно будут в этом возрасте. Рано или поздно до них дойдет, что за стенами школы существует огромный реальный мир, и вот тогда-то их хорошенько встряхнет.
Скрежет удовлетворения в ее голосе; но я не согласен. Я представлял ветер, который набросится на тебя со всех сторон, резкий и ранящий, терпко пахнущий табачным дымом и бензином, жарко треплющий волосы, – едва ты выходишь в мир из такого места, как это, и за тобой навсегда захлопывается дверь.
– Полагаю, – сказал я, – после убийства Криса огромный реальный мир стало трудно не замечать.
– Думаешь? Да для них это просто очередной повод повыделываться друг перед другом: “Видишь, я плакала горше, чем ты, значит, я лучше тебя”, “Мы все вместе видели привидение, значит, мы очень близкие подруги”.
Я перешел к кровати Орлы.
– А ведь я помню тебя по учебе, – вдруг сказала Конвей.
Голову она засунула глубоко в шкаф, лица не видно.
– И как? – осторожно, дуя на воду, поинтересовался я. – Плохое помнишь или хорошее?
– А сам ты не помнишь?
Если я и общался с ней чуть больше, чем “привет” в коридоре, то все уже позабыл.
– Надеюсь, я не заставлял тебя отжиматься?
– А что, если б заставлял, запомнил бы?
– О черт. Да что я натворил-то?
– Расслабь булки. Я просто морочу тебе голову. – В голосе слышна улыбка. – Ничего ты мне не делал.
– Спасибо, блин. А то я уж забеспокоился.
– Не, ты был нормальный парень. Мы, кажется, даже не разговаривали ни разу. Я приметила тебя из-за волос. – Конвей выудила что-то из кармашка чьего-то худи, брезгливо скривилась: скомканная салфетка. – Но потом присматривалась к тебе, потому что ты жил вроде сам по себе. Приятели у тебя были, но ты ни с кем близко не сходился. А все остальные, мать честная, бесконечно тусили друг с другом. Половина из них