Конвей повернула ключ. Тронула с места стремительно и резко. Гравий брызнул из-под колес.

– Завтра в девять я начну допрос. В Убийствах, – сказала она. – И предпочла бы, чтоб на подхвате был ты, а не эти дебилы из отдела.

Рош и прочие, которые станут еще невыносимее теперь, когда Конвей таки добилась грандиозного раскрытия дела. Дружеские похлопывания по спине, “пива парню за мой счет, ты молодчина, добро пожаловать в команду” – по идее, так должно быть. Но не будет. Если я хочу хоть когда-нибудь стать своим в команде отдела убийств, то лучше всего стремительно ускакать обратно в Нераскрытые Дела, так, чтоб только пятки сверкали.

– Я приду, – ответил я.

– Ты заслужил. Пожалуй.

– Ну спасибо.

– Ты за целый день ни разу не облажался. Чего тебе еще, медаль?

– Я сказал спасибо. Чего тебе еще, букет цветов?

Ворота были заперты. Ночной сторож не заметил дальнего света фар нашей машины, а когда Конвей нетерпеливо посигналила, с минуту пялился на нас, подняв глаза от лэптопа, словно поверить не мог.

– Ну и тормоз, – выдохнули мы с Конвей в унисон.

Ворота медленно отворялись с длинным протяжным скрипом. Как только образовалось по дюйму пространства с обеих сторон машины, Конвей рванула вперед, едва не снеся боковое зеркало. И Килда осталась позади.

Конвей пошарила в кармане, бросила что-то мне на колени. Фотография роковой карточки. Улыбающийся Крис, золотистая листва. Я знаю, кто его убил.

– На кого ставишь?

Даже в полумраке каждая его черта светилась жизнью, он словно в любой момент мог шагнуть с листа. Я поднес фото поближе к свету, пытаясь различить выражение лица. Понять, что кроется в его улыбке – отражение улыбки девушки, на которую он смотрит; или способ сказать люблю, свежий и пылкий. Загадка.

– Селена, – сказал я.

– Да. И я.

– Она знала, что это Ребекка, с того самого момента, как Ребекка принесла ей телефон Криса. И умудрилась молчать целый год, но в конце концов начала сходить с ума и, не в силах вынести этого, вынуждена была раскрыть правду.

Конвей кивнула.