– Как?

– Начать с того, что существуют явные внешние признаки гипнотического расслабления. Самый важный из них – лицо теряет свою искусственность.

– Не объясните подробнее?

– В состоянии бодрствования даже у самого расслабленного человека лицо собранное, губы вместе, мышцы лица взаимодействуют, взгляд и так далее… А под гипнозом человек теряет контроль над мимикой: рот приоткрывается, подбородок отвисает, взгляд бессмысленный… Правильно описать не получится, но это известно.

Майя как будто хотела спросить что-то, и я прервался. Она помотала головой и попросила продолжать.

– Я читала ваш доклад, – сказала она. – Ваша группа состоит не только из жертв, то есть подвергшихся насилию, но и из преступников, людей, творивших с другими страшные вещи.

– Подсознанием и то и другое воспринимается одинаково, и…

– Вы хотите сказать…

– Погодите, Майя… и в контексте групповой терапии здесь нужен один подход.

– Интересно, – сказала она и что-то записала. – Я к этому вернусь. Но вот что мне хотелось бы знать – это как видит себя загипнотизированный преступник. Ведь вы отталкиваетесь от мысли, что пострадавший часто замещает преступника чем-то другим – животным.

– Я не успел изучить, как видит себя преступник, а пускаться в пустые рассуждения не хочу.

Она склонила голову набок:

– Но у вас есть какие-нибудь предположения?

– У меня есть пациент…

Я замолчал и подумал о Юсси Перссоне, норрландце, который нес свое одиночество как непомерную тяжесть, в которой сам виноват.

– Что вы хотели сказать?

– В состоянии гипноза этот пациент возвращается к своей охотничьей засидке, словно ружье ведет его, убивает косулю и бросает там. Выйдя из транса, он отрицает косулю и рассказывает, что ждал в засидке медведицу.

– Так он говорит, когда просыпается? – улыбнулась она.

– У него дом в Вестерботтене.

– Ага. А я думала, он здесь живет, – рассмеялась Майя.