– Я сказал ей, чтобы подождала на футбольной площадке.

– Хорошо. Я испугался за…

– Иначе она бы вошла, я ее знаю. Вся в вас.

Кеннет засмеялся и крепко обнял меня.

– Рад тебя видеть, старик.

Мы пошли вокруг дома. Симоне лишь немного отошла от нашего участка. Наверное, она все время сторожила разбитую балконную дверь, которая выходила прямо на нашу тенистую веранду. Симоне посмотрела вверх, оставила велосипед и пошла к нам. Крепко обняла меня и, глядя поверх моего плеча, поздоровалась:

– Привет, пап.

– Я вхожу в дом, – серьезно сказал он.

– Я с вами, – добавил я.

– Женщины и дети ждут снаружи, – вздохнула Симоне.

Мы все втроем перешагнули через низенькую живую изгородь из лапчатки, прошли через газон и веранду с белым пластмассовым столом и четырьмя такими же стульями.

Осколки стекла покрывали лестницу и щиток балконной двери. На ковровом покрытии в комнате Беньямина в окружении крупных и мелких осколков лежал булыжник. Мы пошли дальше; я подумал, что зря не рассказал Кеннету про палку, орудие наказания, которую мы нашли возле нашей двери позавчера.

Симоне вошла за нами и зажгла лампу в виде Карлсона. Ее лицо пылало, рыжеватые волосы кольцами лежали на плечах.

Кеннет вышел в коридор, заглянул в спальню справа и в ванную. Торшер в комнате, где мы смотрели телевизор, был включен. В кухне на полу валялся стул. Мы проходили комнату за комнатой, но ничего как будто не пропало, ничего не украли. Кто-то побывал в туалете на нижнем этаже, туалетная бумага размотана по всему полу. Кеннет странно посмотрел на меня и спросил:

– У тебя есть какие-нибудь незакрытые дела?

Я покачал головой и ответил:

– Нет, насколько я знаю. Естественно, я имею дело со множеством лабильных людей… вроде вас.

Он кивнул.

– Ничего не украдено, – сказал я.

– Разве обычно так бывает? – спросила Симоне.