– Она пришла ко мне и во всем призналась. Она все еще тут работает.

Я все понял. По той или иной причине медсестра в то время солгала, и вот уже четырнадцать лет ее мучает совесть. Узнав, что Ламбертона перевезли сюда и что он при смерти, она во всем ему покаялась.

– Катсафьян. Натали Катсафьян. Поговори с ней.

– Под каким именем скрывается Тома Лонгини? – прошептал я.

В наушниках не возникло никакого звука. Я машинально постучал по ним. Разговор был окончен. Ламбертон отвернулся к окну. Я уже собирался уходить, когда голос раздался снова:

– Погоди.

Я застыл на месте. Глаза снова уставились на меня. Два черных шара с желтоватым ободком, выстоявшие против всех облучений и разрушений.

– Ты куришь?

Я ощупал карманы и вынул пачку «кэмел». Моя рубашка намокла от пота. Умирающий прошептал:

– Покури… для меня…

Я раскурил сигарету, пуская дым над обожженным лицом. Невольно мне представлялся осколок метеорита, сгусток пепла. Как будто я разжигал костер в память о нем.

Ламбертон закрыл глаза. Для такого лица понятие «выражение» не подходило, но в переплетении мышц выразилось что-то, похожее на наслаждение. Голубоватые завитки дыма плыли над телом, а мои мысли отбивали барабанную дробь: бам-бам-бам… Я осознал, что желтые глаза снова уставились на меня.

– Это не сигарета смертника, а смерть от сигареты!

Страшное подобие смеха прозвучало в наушниках.