— Что значит — играли? Что ты хочешь?

— В церкви, — тихо сказала Нилла.

Наконец он понял, затряс головой и взял ее руку:

— Никто ничего не будет играть… в этом не будет нужды.

— А на похоронах? Сыграют?

Он кивнул:

— На похоронах — да. Когда тебе будет восемьдесят и у тебя остановится сердце на танцплощадке — тогда да. Тогда мы поставим запись «Нирваны». — Он посмотрел на часы. — Скоро придет мама. У нас назначен разговор… с твоим хирургом. Ты его видела?

Нилла сложила руки на груди:

— Д-да… он заходил вчера вечером. От него пахло табаком.

Через пятнадцать минут Марика и Пер сидели рядом за столом. Пер вспомнил слова Ниллы — от врача и в самом деле пахло табаком.

Сосудистый хирург Томас Фриш из Лунда был примерно ровесником Пера. «Фриш» по-немецки означает «здоровый» — это ли не хороший знак? Глаза у него были усталыми, но лицо покрывал загар, который иначе как здоровым и назвать было нельзя. От него исходила эманация уверенности и спокойствия.

— Это не рутинное вмешательство, — предупредил он, — даже очень не рутинное. Совсем не рутинное. Но вы можете нам верить. У нас очень хорошая, опытная и спаянная команда.

Он открыл ноутбук и стал комментировать возникающие на экране картинки, стараясь объяснить, в чем заключается операция.

Пер делал вид, что слушает, но ни слова не понимал. Больше всего ему хотелось бы уткнуть лицо в руки и так и просидеть до конца этого разговора. У него было слишком живое воображение — он представлял на месте этих рисунков живую, исхудавшую Ниллу.

Томас Фриш — пилот. Ему вменено в обязанность доставить пассажиров живыми к месту назначения. Но его-то самого на этом самолете нет — если что-то пойдет не так, он рискует только своей репутацией. С этой точки зрения хирург похож скорее на Бога, чем на пилота, подумал Пер.

— Мы знаем, что вы делаете все, что от вас зависит, — сказала Марика.

— Каждый день. С утра до вечера. А иногда и ночью.

Он улыбнулся и пожал им руки.

Они вышли из комнаты. Пер попытался представить — какими словами утешали врачи родителей Эмиля?