Я смотрю, как мужчина осваивается на моей кухне. Не помню, чтобы я покупала лаймы, к тому же недавно: он смело пускает их в ход. После третьей попытки резать моим ножом он хватает еще один и начинает вжикать ими друг о дружку, как в сабельном поединке с самим собой. Затем насекает лайм. Смотрит на мою столешницу и как-то жалеючи покачивает головой. Не помню, чтобы у меня оставалось две бутылочки сальсы, но он находит и их. Тук-тук, вжик-вжик, побрякивание, помешивание; да, наблюдать мужчину за работой – это нечто. Не припомню, видела ли я вообще мужика за готовкой, кроме как в кулинарных телешоу. А вот на тебе. Он подходит с двумя стаканами, один протягивает мне:

– Ну как, годится?

– М-м… Прелесть.

– Ну, так спасибо за зрительскую поддержку.

– Нет, правда вкусно.

Он усаживается в одно из кресел, занести которые с улицы мне помогал сосед. С той поры я с ним даже не пересекалась. Надеюсь, на кресле успел выветриться запах. Мой гость пригубляет медленно, как бы нехотя, будто за счет этого в стакане продлевается содержимое.

– На тебе юбка не чешется? В смысле, лето все-таки.

– Я юбок не снимаю.

– Да я и не просил. Наверное, раздумываешь, как ты допустила прокол, пригласив меня?

– Да нет.

– Значит, да.

– Эзоповым языком не изъясняюсь.

– И это хорошо.

Странно, но единственное слово, которое напрашивается для описания того, как он сидит, это «крепкий». Или «сильный». Я обратила на это внимание еще у него дома, а затем в метро, – как он отвергает все эти зазывно мягкие диваны и кресла, приглашающие в них плюхнуться, и сидит с прямыми, расправленными плечами. Наверное, осталось со времен армейской службы.

– А полиция вас, часом, уже не разыскивает?

– В розыск положено объявлять только через сутки, не раньше.

– Ну а похищение?

– Для киднеппинга я малость крупноват, тебе не кажется?

– Я думала, размер здесь значения не имеет.

– Держись в этом же ключе – и, возможно, угодишь в резонанс с моим бодрым настроем. Музыка у тебя тут есть?