– Осторожней с моим отцом…

– За кого ты меня принимаешь? За дурочку из пансиона благородных девиц?

Он чуть было не сказал «да», но она добавила:

– Я выросла рядом с Кондотьером, который ни в чем не уступит твоему старику.

Эрван больше не слушал. Он думал о предыдущей ночи. Нет, он проживал ее заново. В нем разливалась темная горячая сила, распространяя воздушные частицы счастья, почти болезненные, настолько они были острыми… Ему не хватало ни слов, ни мыслей, чтобы выразить или хотя бы постичь, что он ощутил в объятиях – в лоне – Софии. Это был поток, чудесный дар, глубину которого он не уставал измерять. Он никогда бы не осмелился в этом признаться, но его всегда удивляло – а на самом деле, изумляло, – что женщина принимает его в себя. Это как зайти в храм, в священное место, запретное для смертных.

В дверь постучали.

Пока он собирался ответить, посетитель уже зашел, одетый по моде восемнадцатого века, с напудренным лицом и завязанными в хвост длинными седыми волосами, в алом бархатном камзоле с кружевными манжетами, в коротких панталонах, белых чулках и туфлях с пряжками.

Эрвану потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Крипо, который изогнулся, одной рукой опираясь на трость, а другую положив себе на бедро.

– Что ты вытворяешь?

– Это для нашего похода…

– Какого еще похода?

– Я в образе маркиза де Сада. Возвращение к истокам, товарищ!

108

108

Морвану следовало бы заниматься судьбой «Колтано», тревожиться о подозрениях, которые сгущались вокруг смерти Перно, или вновь и вновь задаваться вопросом, кто же этот призрак, появившийся из прошлого и способный прикончить собственных убийц?

Но ничего не поделаешь.

Валяясь в постели, он витал в облаках, словно выкурил косячок или принял двойную дозу своих таблеток. Гаэль жива: важно только это. Остальное – обычная рутина. Привычное дерьмо, не представляющее особого интереса.

Была суббота, 21:30, и он, уставившись в потолок, краем уха слушал радио. Его опьянение было огромным, глубоким и в то же время легким. Ему казалось, что кровать слегка раскачивается, и он снова видел себя сорок лет назад, слушающим маленький транзистор на борту баржи, плывущей по реке Луалаба в те времена, когда он выслеживал Тьерри Фарабо.

В сущности, ничего по-настоящему не изменилось. Речная качка была по-прежнему в нем. И возбуждение от первого расследования тоже. И вкус Африки, конечно же… Когда узнаешь эту красную землю, пейзажи, которые разрывают тебе сердце и выжигают сетчатку, этих мужчин и женщин, веселых, жестоких и наивных, способных проявлять чудеса тонкости, артистической восприимчивости и невероятных суеверий, то никогда уже не станешь до конца прежним. Африка – как хроническая малярия: думаешь, что уже выздоровел, потому что паразиты вроде бы исчезли, но они лишь запрятались глубоко в печени и только и ждут, чтобы вылезти.