Эрван сдался. Он был опустошен. Ни гнева и ни грана энергии, чтобы осудить Мэгги, изобличить или оправдать. Перед отъездом в Африку он сказал отцу: «Срок давности – это для судей, не для людей». Он ошибся. Срок давности был высечен на скрижалях вселенной. Срок давности – это забвение. И дело не в памяти, а в теле: нет больше ни гормонов, ни адреналина, чтобы возмутиться.

– Почему ты теперь мне все рассказала? – спросил он, просто чтобы закончить. – Потому что папа так сделал? До самого конца решения принимает он?

Она молчала, опустив голову. Можно было подумать, что она плачет или собирается с мыслями. Эрван догадывался, что она скорее смеется над его наивностью.

– Сегодня, когда его больше нет, ничто больше не имеет смысла. Во всяком случае, я – я больше не имею смысла.

90

Когда он оказался у себя дома – белые стены, запах хлорки, пустой холодильник: его собственное представление о домашнем очаге, – он все еще не испытывал никаких чувств: он пребывал в том же состоянии, что и в аэропорту Лубумбаши. Невменяемый, оглушенный. В попытке вернуть хоть что-то способное его заинтересовать, он позвонил своей команде. Ничего нового. У Одри сработал автоответчик. Фавини трудился над перечнем психушек, где лечили Изабель Барер, – список получался длинный. Тонфа связался с пациентами Эрика Каца, и его послали подальше. Теперь он искал информацию о семействе Барер и их прачечных. Каждый пообещал письменный отчет ночью, но Эрван уже понял, что раньше завтрашнего утра надеяться особо не на что.

Он приготовил кофе, и тут к нему явился нежданный гость: Африка. Не та, где обитали Кати Фонтана и Мэгги де Креф, а его собственная – последних дней. Он выпустил чашку и осел на стул под грудой обрушившихся картин: золотисто-коричневая река, красно-зеленые берега, кадогас, руками в резиновых перчатках вскрывающие животы своим жертвам, Дух Мертвых, перерезанный пополам, пылающее гетто Созо…

Он надеялся, что оставил позади эти травматические видения. Он питал иллюзию, что возвращение к цивилизации подействует как волшебная губка, стирающая все записи с долговой доски. Он был подобен тем, кто уверен, что не подхватили малярию или амебиаз, потому что вернулись домой в полном здравии, не подозревая, что уже заражены до конца дней и микробы навсегда угнездились в сокровенных уголках их внутренностей. Отныне темные силы Африки раз за разом будут напоминать о себе, как приступы болотной лихорадки, которые поражают и самих чернокожих.

Когда видения чуть отступили, явился отец с вырванным горлом в глубине кабины. Эрвана скрутило пополам. Он не плакал – он задыхался. Не то чтобы он был потрясен, просто пытался не потерять сознания. Африканские воспоминания – скорее рукопашная, чем задумчивая меланхолия. Странным образом его сознание сфокусировалось на колтановой пыли в желобках пола. Этот крупный план подсказал ему путь к отступлению: наследство. Он ни разу не вспомнил о нем. Конечно, там целое состояние, но с кучей тайн и дурных сюрпризов в придачу – уж кто-кто, а отец умел приготовить острую закуску в дьявольской печке.