Коп издал мрачный смешок и пообещал держать его в курсе.

В семь вечера местные специалисты объявили Эрвану хорошую новость: никакого дерматита не наблюдается и никаких признаков интоксикации тоже. Тем не менее из предосторожности ему придется на протяжении многих дней проходить курс лечения с применением активированного угля, средств от кашля и глазных капель. Едва вернувшись к себе, он сел за составление рапорта о провале операции в Жанвилье, стараясь подыскать достойные оправдания или на крайний случай смягчающие обстоятельства. Отправил получившийся документ мейлом «тем, кого это касается» и теперь дожидался второго круга разносов. Пока что реакция отсутствовала.

То ли уволенный, то ли под надзором, он решил сделать единственное, что еще оставалось в его власти: сбежать завтра, чтобы допросить Ласея. Это будет его последний и решительный бой во имя своей профессиональной чести: если и с этой стороны он окажется в пролете, ему нечего будет противопоставить приказу об отстранении. Как он надеялся, регулярные полицейские силы отловят беглеца, а другие профессионалы перехватят эстафету, чтобы провести все законные процедуры.

Голос Софии по-прежнему звучал в трубке. Уже минут десять, как он больше не слушал. Он знал наизусть все, что она скажет: ей плевать с высокой колокольни, если Лоик угодит под поезд или его самого сожрут милиционеры из Верхней Катанги, единственное, что для нее важно, – дети. А поскольку малыши тоже Морваны, их старшему родичу предлагалось взять себя в руки хотя бы ради того, чтобы у Милы и Лоренцо имелись достойные отец и дядюшка.

Эрван для проформы отбивался. Перепалка была для Софии простой разрядкой. Пусть она и родилась графиней и при любых обстоятельствах выказывала такую степень отстраненности, которая граничила с презрением, но стоило ей занервничать, она становилась истеричной неаполитанкой. Внезапно она, кажется, осознала, что бессмысленно сотрясает воздух.

– Расскажи, что случилось.

– Не сейчас. И не по телефону.

– Сегодня вечером, – припечатала она. – У меня. Я тебя жду.

Она повесила трубку до того, как он успел ответить. Он достал пиво из холодильника, не переставая улыбаться: графиня может ждать, сколько ей угодно. В его распоряжении всего несколько часов, чтобы восстановить силы перед полетом, – и речи нет, чтобы растратить впустую эту передышку.

Он собирался лечь поспать, когда испытал чувство, которого совсем не ожидал: голод. На его взгляд, в этом было нечто пафосное. Ты мог потерять отца, смотреть, как угасает мать – он позвонил в клинику «Жорж-Помпиду»: ничего нового, что само по себе скверно, – спровоцировать смерть невиновных и просрать расследование своей жизни, все равно в урочный час желудок напомнит о твоей жалкой органической конституции. Правда, о том, что надо бы поесть, он последний раз думал четырнадцать часов назад, и то попытка не удалась.