Гвен застыла, держа в руках эту бумагу, будто смертельный приговор. Долго молчала. Затем убрала ее в папку.

Мы покинули холодный подвал с архивом, и она заперла дверь. Прошли длинными коридорами в теплую прихожую, вышли на свежий утренний воздух, и девушка захлопнула дверь Квэркус-Холла.

– Договор расторгнут, – сказала она по пути к своему домику. – Не хочу даже думать о том, что там случилось во время войны или после. Одержимость передается по наследству. Дедушка всю жизнь прожил, кидая горькие взгляды на Хаф-Груни. Эта история не имеет никакого отношения к нам, Эдуард. Давай-ка, дорогой мой, ляжем спать. Или, во всяком случае, ляжем в постель.

Мы лежали, обнаженные, под просачивающимися сквозь занавески лучами утреннего света. Но потом я не смог заснуть. Потому что с моей стороны обман был уже свершившимся фактом. Пока Гвен читала документы, я тайком достал «Лейку» и сфотографировал старую военную карту Дункана Уинтерфинча.

14

14

Дни, проведенные в тепле. Мы вдвоем в ее домике, между нами и погодой – толстая каменная кладка. Дубовые дрова с легким ароматом меда горят ровным пламенем, а мы слушаем музыку. Гвендолин любила врубить ее погромче, даже очень громко, ей нравились шумные группы: «Клэш», «Аларм» и «Погз», и она была из тех, кто скупает всё, включая макси-синглы неизвестных исполнителей и подпольные записи концертов. Я привез с Хаф-Груни остатки овцы, и мы, приправив мясо тимьяном и грубой солью, заперлись внутри, ощущая совместную гордость от того, что сумели добыть еду. Вдрызг напились виски «Белая лошадь» и проснулись голыми на диване.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Не спрашивай.

С момента, как мы проснулись, и до того, как уснули, Гвен вела себя естественно. Смотрела прямо в глаза, отвечала сразу, а не после паузы. Я, наверное, и влюбился в нее потому, что она ничего не скрывала, но все равно оставалась загадкой. Мне начинало нравиться то, чем она отличалась от Ханне, и я знал, что это несправедливо: я засчитывал ей в плюс то, чего она не делала из того, что меня раздражало в Ханне. Гвен быстро выскакивала из постели after being served, как она выражалась, проскальзывала в ванную и возвращалась одетой. Ханне же долго нежилась под простынями и заводила серьезные разговоры, портя счастливые моменты непрошеными наставлениями.

– Знаешь, милый мой, – сказала Гвен, взяв мои руки в свои. – Ты мне нравишься, Эдуард. Нравишься. Даже когда ты одет, как бомж. Впереди еще несколько летних дней. У нас машина. В Леруике есть магазин пластинок и индийский ресторан. Что еще нужно влюбленной парочке?