И тут лес ответил мне. Налетел ветерок, донес ароматы осени. Шелест деревьев. Легкий проблеск дорогого воспоминания.

Рука отца в моей. Крепкая и сильная. В другой руке что-то новое, интересное. Игрушечная собачка.

А теперь – контуры еще одного воспоминания. Ничего четкого, только неуемность в теле. Мне не терпится. Потому что они всё говорят, говорят, и конца этому не видно.

И вот трехлетний малыш решил: пора уже им вспомнить обо мне. Шаловливом ребенке, каждое утро игравшем в прятки среди яблонь. «И как бы ни устала, я играю с ним, потому что всякий раз как мы снова находим друг друга, это служит напоминанием о том, что жизнь имеет смысл».

Они не собирались заходить в лес. Обо всем уже договорились, стояли и обсуждали последние детали. Хватка отцовской руки с каждой секундой слабела. И вот он выпустил мою руку навсегда. Я бросился прочь. Побежал туда, куда бегал всю свою жизнь. За деревья.

Правда состояла в том, что моих родителей убил я. Если б я не спрятался от них, они жили бы по сю пору.

* * *

Я заставил себя зайти туда. Хотя сердце выскакивало у меня из груди, а тело так противилось этому, что даже яички втянулись. Но я был, наверное, одним из десятков тысяч людей, которые чувствовали себя здесь так же.

Я перелез через ограду, осторожно опустившись на ноги с другой стороны, стал спиной к сетке и пошел вдоль нее, так что она цеплялась за одежду на спине. Роса с веток омывала мое лицо, как будто я шел сквозь строй слепых, опрыскивающих мне лицо жидкостью в некоей оккультной церемонии.

Найти дорожку оказалось невозможно. Вероятно, здесь с 1971 года никто не бывал. И я пошел дальше, все так же спиной к ограде, ощущая царапанье колючей проволоки, пока не добрался до полосы старых осин.

Осина. Она первой вырастает на вырубках, на заброшенных дорожках. Я нагнулся под ветку и двинулся в глубь леса по осиновому следу. Всюду заросшие окопы, воронки от снарядов и поваленные стволы. И дебри, которыми природа прикрывала нанесенные войной раны.

Я вышел на полянку. Голая, мертвая прогалина, где с трудом пробивалась трава. Шестнадцать больших воронок. Более узких и с более прямыми стенками, чем ямки от попаданий снарядов. Корни ореховых деревьев. Тысячи мертвых солдат подо мной. Смешанных с землей, как мука и вода смешиваются в тесте.

Вокруг по-прежнему стояла полная тишина. Я подумал, что если б случайно забрел сюда, не зная предыстории этого места, все равно почувствовал бы то же самое: что это уже не лес, что это место никогда больше не станет лесом. Это было массовое захоронение.