– Меня прислала Патрисия Фабр! – выпалил Антон.

Лицо волка сразу изменилось: челюсть, что называется, отвалилась, а верхняя губа поползла к носу. Так улыбаются волки и некоторые продавцы.

– С этого надо было начинать.

– Я хочу взглянуть на гильотину.

– Одну секундочку! – засуетился тот. – Я только повешу на дверь табличку, чтобы нам не помешали!

Он вышел из-за прилавка и бочком протиснулся к входной двери. В закутке было непросто разминуться человеку с человеком, а тем более – с волком.

Запираться хозяин не стал, только повесил табличку. Видно, все-таки рассчитывал на быстрый уход посетителя, а может, преследовал еще какую-нибудь цель. Во всяком случае, Антону было так спокойней, с незапертой дверью. Ведь , за ней – Еремин.

– Сюда, пожалуйста! – Продавец открыл перед ним одну из двух дверей в глубине магазинчика.

Они прошли в такой же примерно закуток, служивший, по-видимому, комнатой, в которой принимался на комиссию товар. Она была обставлена могучей мебелью сталинских времен. Такая, наверно, стояла в кабинетах наркомов.

Продавец стряхнул со стола в выдвижной ящик какие-то бумаги и принялся рыться в сейфе, приговаривая:

– Сейчас-сейчас, одну минуточку! Неделю уже никому не показывал, а все из-за этой вашей француженки. Просила погодить, не продавать. Казалось, что непременно купит. А сама вот прислала вас. Видно, с деньгами туго. Я подумал, вещица все-таки французская. Оттуда привезена. Кому же ее, как не ей?..

За разговорами он поставил на стол небольшой предмет, размером со среднюю вазу, завернутый в красную тряпицу.

– Вот она, родимая!

Он сдернул тряпицу жестом иллюзиониста, и перед Полежаевым предстало нечто в массивном золотом футляре.

– Это еще не весь фокус, – предупредил хозяин и бережно приподнял футляр.

На его лице застыла волчья улыбка с отвалившейся челюстью. Он стоял, поглаживая золотой футляр, как поглаживал бы рыжего котенка. Антон приблизился на шаг. Это была миниатюрная гильотина. Орудие казни, превращенное в предмет мирной роскоши. Как и футляр, гильотина оказалась золотой, только перекладина переливалась бриллиантами, да топорик был серебряный. И еще: дно золотой корзины, которая предназначалась для отрубленных голов, было кровавым, то есть рубиновым. Вещь довольно безвкусная, в духе циничного восемнадцатого века.

– Понимаете, для чего? Понимаете? – с жаром вопрошал продавец. Видно, гильотина возбуждала его до крайности.

Антон покачал головой.

– Ведь это чернильница! Чернильница! – ткнул он пальцем в кровавое дно корзины. – Сюда наливали чернила! Представляете? А об серебряный топорик точили гусиные перья!