Фицдуэйн вздрогнул, словно полный смысл ее слов только что дошел до него.

– Ходама? – переспросил он. – Ходама был твоим дедом?

Чифуни повернулась к нему.

– Есть и другие куромаку, – возразила она спокойно. Опершись на локоть, она лежала лицом к нему на расстоянии всего нескольких дюймов. Когда Чифуни говорила, Фицдуэйн чувствовал на своем лице ее дыхание. Свечи располагались у нее за спиной, так что он не мог разглядеть черты ее лица, а видел только темные очертания груди с острым соском, кожу на животе и изгиб бедра. Ему пришлось даже напомнить себе, что перед ним женщина, которую учили убивать, и что свою подготовку она уже не раз пускала в ход без колебаний и угрызений совести. Перед ним была женщина, которая ради него рисковала своей жизнью и которая раскрыла ему тайны своего волшебного тела. У этой женщины руки были по локоть в крови, как, впрочем, и у него. Они оба жили в одном страшном мире, и его опасности и тревоги были для них общими.

– Ты – внучка Ходамы, – сказал Фицдуэйн уверенно, не обратив никакого внимания на се последние слова. – Боже мой, кому еще об этом известно? Почему именно ты расследуешь это дело? Разве у вас не принимается во внимание воздействие личных мотивов на объективность следствия, или это просто еще одно различие между японцами и нами, гайдзинами?

Чифуни наклонилась ближе и крепко поцеловала его в губы.

– Этот злобный старик убил собственного сына, – сказала она. – Ходама убил моего отца, чтобы спасти прогнивший порядок, при котором ему было удобнее и выгоднее всего существовать. Когда все дело отца было погублено, а его группа уничтожена и рассеяна, отец покончил с собой.

Точнее, его нашли у себя в кабинете с перерезанным горлом и бритвой в руке. В сейфе отыскались деньги и другие улики, поэтому заключение о самоубийстве было сделано чуть ли не автоматически. Ничего сложного и необычного в том, что опозоренный политик покончил с собой, не было.

– Откуда ты знаешь, что это на самом деле не было самоубийством? – спросил Фицдуэйн. – И вообще, откуда тебе известно столько подробностей?

Чифуни грустно улыбнулась.

– Поверь мне, я знаю, что говорю. Мы с отцом были очень близки. Я исполняла работу секретаря его группы, и часто мы вместе обсуждали реформы, которые они планировали провести. Я вела для него все записи и знала, что было в его сейфе и что было у него на уме в тот день, когда он умер. Деньги подбросили, а отца убили – в этом я не сомневаюсь. Когда я впоследствии разговаривала с дедом, он почти что признался, хотя обычно он публично высмеивал меня. Он презирал женщин. В его глазах мы были всего лишь орудиями, инструментами, отнюдь не полноценными людьми. Мы существовали на свете только для того, чтобы прислуживать и услаждать мужчин.