Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очистя мя. Ибо беззакония мои аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавое пред Тобою сотворих. Оправдашися во словесах Твоих и победиши внегде судити…

Се аз в беззаконии зачат, и во гресе роди мя мати моя. Се истину возлюбил если, безмолныя тайныя премудрости явил мне еси.

Окропи мя иссопом, и очищуся. Омый мя, и паче снега убелюся…»

Людмила читала этот псалом на память, без Псалтири, на церковнославянском языке. Это звучало таинственно и торжественно.

Я постоял с полминуты, прислушиваясь к словам псалма. Людмила каялась во всем, во всех своих грехах и грехах своего мужа, и всех людей. В тех грехах, за которые их постигло такое страшное горе.

Слезы звучали в ее голосе, и произносила свои молитвы она, сложив руки перед собой в молитвенном исступлении.

Бедная женщина себя считала главной виновницей за все происшедшее. Наверное, сейчас ей становилось легче от покаяния.

Я закрыл за собой тихонько дверь и на цыпочках прошел на кухню, где меня ждал Геннадий Андреевич.

— Молится? — полувопросом сказал он, видя, что я заглядывал в комнату его жены.

— Пятидесятый псалом читает, — ответил я, присаживаясь к столу.

— Я не знаю их по номерам, — сказал недовольным голосом Геннадий, наливая мне кофе в толстую чашку с золотым ободком.

— Это покаянный псалом, — объяснил я нехотя. Я все еще находился под впечатлением коленопреклоненной фигуры Людмилы. Наверное, такое сильное действие на меня произвело то, что это была моя старая разнузданная любовница, и то, что все, увиденное мною, происходило в том интерьере, где я привык к совсем иному, и который ассоциировался у меня отнюдь не с молитвой…

— А, это, — вяло отреагировал Геннадий. — Помните, одно время в начале перестройки во всех газетах и журналах писали о том, что всем необходимо покаяние… Как же, как же, я это очень даже хорошо помню. Правда, не очень внятно объясняли, кто именно и в чем должен каяться.

— Вашего брата и имели в виду — партийных работников, — сказал я откровенно. — Хотели, чтобы вы покаялись.

— В чем? — поднял брови Геннадий. — Кто-то, наверное, и должен каяться, но вовсе не все мы. Что я, например, людей убивал, что ли? Или это я революцию эту поганую сделал? Или я репрессии проводил против невинных людей? Да ничего подобного. Просто мы жили, примеряясь к обстоятельствам, которые от нас не зависели… Все равно, кто-то же должен был работать и руководить. Вот мы и руководили, нормальные люди были. Теперь легко говорить каждому. Где вы все раньше были, такие умные?