— Мы с Левой работали в одной больнице и жили здесь, в моей теперешней квартире. Дело в том, что его родители уехали в Германию еще раньше его, и мы жили тут вдвоем. И так продолжалось несколько лет.

— Ты больше не занималась лесбийской любовью? — спросил я.

— Нет, я очень не хотела возвращаться к прежнему, — ответила Хельга. — Я так старалась измениться. Я говорила себе, что наконец-то с Левой я стала нормальной женщиной и всем довольна. Это так и было, я чувствовала радость обычного секса, и мне его было вполне достаточно. А может быть, тут сказалось еще и то, что я просто не встречала лесбиянок.

Одним словом, все было нормально до тех пор, пока не приехала Линда. Она к тому времени ушла от моего отца и жила одна. И однажды она позвонила и попросила разрешения приехать на месяц в гости и посмотреть Питер. Что же мне было ей ответить? Конечно, она ведь была моя старая подруга, с которой меня, как ты сам понимаешь, связывало очень многое.

Она приехала, и я сразу заметила, насколько сильно она изменилась. Теперь она стала властная, насмешливая женщина. Она получила повышение по службе и стала заместителем директора ресторана, в котором работала. Наверное, и это повлияло на ее натуру.

Мы гуляли с ней по городу, когда у меня было время, я ей все показывала. О прежнем она и не заикалась, и в общем-то я была рада этому. Хотя, не скрою, иногда у меня возникала шаловливая мысль как-нибудь попробовать повторить наши утехи юности.

Линда похорошела, пополнела, и мне хотелось подчас попробовать поласкать ее тело, как прежде бывало так часто.

Но разговоров об этом не заходило, и я, право, не знала, радоваться мне этому или грустить…

Лева тогда уже начал готовиться к отъезду. Он собирал документы для перевода в Германию, бегал по знакомым. Он говорил, что для того, чтобы сразу хорошо устроиться, нужно сделать «задел» еще здесь, в России. Чтобы не приехать в Германию бедным еврейским эмигрантом…

— Ты собиралась поехать с ним? — уточнил я.

Хельга засмеялась.

— Конечно, мне претило ехать в Германию в таком качестве, — сказала она. — Ехать куда-то хорошо, если ты едешь достойным человеком, а не потому что немцы каются в своих грехах по отношению к евреям и потому напоказ пускают их жить к себе… Я не могу понять, как можно ехать в Германию, если ты еврей и тебя пускают только потому, что прежде убивали и сжигали в крематориях твоих соплеменников. Сейчас немцы хотят получить как бы отпущение грехов, а ты и благодарен и ползешь на брюхе и просишь пустить тебя. Это же плата за кровь твоих соплеменников, может быть, родственников. И ты еще выпрашиваешь этой подачки, этой платы за кровь… Для Левы таких вопросов не существовало. Он бодро занимал очередь в германское консульство, спокойно стоял в ней часами, среди других «лиц еврейской национальности», и выпрашивал себе льготы у бывших палачей его собственного народа. Нет, с Левой было бессмысленно об этом говорить. Но в конце концов, он ведь был моим мужем, и я не исключала возможности, что могу поехать за ним.