— Я привык жить «на перекладных». И «буржуазные» блага мне особенно не нужны. Связался с коммерцией из азарта, как от спячки проснулся — а вдруг?.. Что-то новое.

— Будете продолжать?

— Свою лавочку-то? Не знаю. Все равно.

Снова выпили.

— Саня, вот скажите. Я ничего не понял. Ни-че-го. За что он ее убил?

— Потому что он некрофил! отрезал Саня с ненавистью, найдя, как показалось, точное словечко (из оглушительного оцепенения пробуждали его два чувства — ненависть и жалость, — обращенные к одному лицу: убийце).

— Как некрофил? Вы что?

— Ну не буквально. Он же поглощен, сосредоточен на смерти… трупный аромат возбуждает — современный симптом.

— Он их перепутал? Умершую и живую?

— Вы ж его сами видели — за день до этого. И я, идиот! залпом выпил водку, как воду: не действует! — Идиот! Его надо было срочно изолировать, а я…

— Вы ж не знали, что он задушил ту!

— И не знаю! И не понимаю до сих пор, как любовь может быть извращена до последнего предела. Успокоить — убить. Из любви! Оказалось, и это возможно.

— Я ее любил, — сказал Владимир, как-то забывшись, с потрясающей откровенностью. — Как только увидел — сразу. Как будто знал всегда — и вдруг узнал. Как там-«при дивном свиданье…»

— «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор».

— И тут мне делать нечего, — заявил Владимир («тут», понял Саня, на земле). — Знаете, что такое «делать нечего»?

— Знаю!

— И ни на какое «дивное свиданье» я не рассчитываю. А вы?

— В отличие от Набокова я не уверен, что попаду к Серафимам.

— Давайте выпьем.

— Вы меня простите, Владимир.