— Нет. Она говорила это перед смертью. Взяла малыша на руки, услышала шаги в подъезде и вышла со двора, пошла по улице… Бессознательно, как под гипнозом. Ребенок спокойно спал с пустышкой, как вдруг у него начались судороги: он так и не оправился с лета. Она испугалась и очнулась, сообразив, где находится. И побежала в приемный покой больницы Склифосовского.

— А ребенок что?

— Он там умер. А она ушла, ее не заметили. Про «приемный покой» ты слышала, Настя, из форточки.

Допрос.

— Что вы предприняли после исчезновения сына?

— Обзвонил морги, детские дома… может, кто подбросил.

— Кто? Кто, по-вашему?

— Глупо отрицать очевидное: мысль о Любе… мелькала.

— Именно поэтому вы не обратились в милицию: не стали поднимать шум. Потому что, как пишут в романах: участь вашей жены (законной) была давно решена.

— Неправда!

— Тогда почему же вы не спросили прямо у нее? Мысль-то мелькала. А?.. Далее. Нами установлено, что в больницу Склифосовского звонил некий мужчина: не попадал ли к ним четырехмесячный мальчик. Приметы: белая рубашечка, красный чепчик. Именно эти слова слышала Анастасия Макарцева перед самым убийством. Ну? Будем отрицать очевидное?

— Да, я обзванивал больницы.

— То-то же. И что вам ответили?

— По приметам как будто подходил один. Умерший.

— И вы не явились опознать сына, боясь связаться с органами. Предлагаю чистосердечное признание, иначе дело примет для вас еще более опасный оборот.

— Признаю: смерть сына — а не что-то иное! — вызвала во мне… скажем так, ответный импульс. В сущности, мы всего лишь попытались ответить ударом на удар.

— Однако пистолет вы приобрели, когда сын еще не родился. Приобрели с определенной целью.

— Это ваши домыслы.

— Это факты.

— Вот вам факт: после случившейся катастрофы я нашел в себе силы помириться с женой.