— Нину я любил. Кажется, впервые в жизни чувствовал такую нежность и жалость. Как к ребенку. Я и сам будто становился…

— Ребеночком, да? Жалость не помешала вам использовать ее как убийцу.

— Она сама горела. Сама! Впрочем, признаю: это была ошибка.

— Вы страшный человек, Владимир Николаевич. И жену нашли себе под пару. Хищники. Я вот думаю: неужели такие «сверхчеловеки» идут на смену коммунистической формации?

— Хищник, сверхчеловек! Я гуманист, гражданин следователь, и ни при каких условиях не смогу поднять руку на человека.

— Надеюсь доказать обратное: зачем вы пришли к Колесову тайком ночью, а? Ваш язвительный цинизм меня не обманывает. Но вернемся назад. После случившегося вы, конечно, не могли жить с женой.

— Эта проблема уже не стояла: она, видите ли, встретила любовь.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Вы не поверите… я тоже сначала не поверил, но факт. Больше всего она тряслась, как бы не узнал наследник. И я видел их лица. Вы б послушали, как он декламировал — с неприкрытым пылом: «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Дьявольская ирония! Не Серафима он узнал, а убийцу.

— И жертву одновременно. Вашу жертву. Когда вы нашли у Донцовой пистолет?

— С чего вы взяли? Не находил и не использовал.

* * *

Саня смотрел в окно (яблони в низком «слезном» небе, ворона, крыша сарая), а видел утро Покрова и женщину в черных мехах на белейшем чистейшем снегу.

— После прибытия из «Праги» Люба видела меня (опаснейшего свидетеля) и тетю Май в чулане. И — все спокойно. Загадка сверхъестественная. Анатоль? Утром она поспешила в сад — и вот тут-то заметила странный предмет под снегом. Тайна золушкиной туфельки разрешилась для меня слишком поздно, когда на кладбище я сопоставил лица. А тогда… самое простое объяснение не пришло в голову.

— Голова твоя, Сань, была заморочена, — проворчала тетка.

— Заморочена, — повторил он покорно, и опять заныло сердце, тупо, безнадежно. — Она увидела меня на веранде раньше, чем я ее. И сунула туфельку в шубку за пазуху. Прошла со мной в кабинет. Дело в том, что ей некуда было деть находку-улику, Владимир еще не уехал на Сретенку… А тут свидетель разливается соловьем… ну, она меня использовала… до конца, так мне и надо. Мы разговаривали, я услышал шаги, выглянул в коридор, вышел, раскланялся с Анатолем. И покуда раздумывал о его роли в этой истории, она спрятала туфельку за книги над диваном, на котором сидела… помню вышитый носовой платок, вертела в руках, успела протереть туфлю и переплет.