В четыре часа она позвонила в контору, и секретарша сказала, что на сегодня Алан отменил все встречи и остался дома. Беатрис овладело нехорошее предчувствие. Волнуясь, она набрала его домашний номер. Целую вечность к телефону никто не подходил. Когда она уже собиралась положить трубку, в последнюю секунду Алан наконец отозвался. Сначала она не поняла, что это он, но потом поняла, и была обескуражена.

Даже теперь, на этом суровом поле, залитом краснозолотистым светом чудесного майского вечера, она ощущала леденящую боль того момента. Она помнила каждое слово, каждую паузу, каждый вздох того разговора.

— Кто это? — проблеяла трубка, и Беатрис снова повторила: — Алло?

— Кто это? — снова спросил голос на другом конце провода, и в эту секунду у Беатрис сжалось сердце.

— Алан?

— Да. Кто это?

— Это я, Беатрис, твоя мама. Алан, ты заболел? Ты так странно говоришь.

Она знала, что он не болен, но продолжала изо всех сил цепляться за искорку безумной надежды.

Он ответил не сразу. Казалось, ему было трудно собраться с мыслями и сосредоточиться.

— Мама?

— Да. Алан, как твои дела? У тебя все в порядке?

— О… конечно… все в порядке… — он говорил отрывисто, рублеными фразами, глотая слоги. — Как… у тебя… дела?

— Алан… — голос ее дрогнул. — Ты выпил?

— О, господи… мама… ты звонишь… чтобы… спросить об этом? — он говорил так невнятно, что она с трудом его понимала.

— Алан! — она решила подбодрить его своим голосом. — Почему ты пил? Сейчас середина дня! Почему ты не на работе?

— Всего… стаканчик виски… — с трудом выдавил он из себя. — Честно… всего один… малюсенький стаканчик.

— Какой стаканчик? Ты выпил несколько стаканчиков. По меньшей мере. Ты же совершенно пьян!

— Че… чепуха, мама… ты слишком не… нервничаешь, — слова давались ему с неимоверным трудом. — Н… не волнуйся. У ме… меня и правда… все… хорошо. Честно…

— Ничего хорошего я не вижу. Иначе ты не стал бы пить днем. Где Майя?

— Майя?