Беатрис больше всего любила именно это место острова. Она могла часами сидеть здесь, на мысе Плейнмонт, на юго-западной оконечности Гернси, и смотреть на воду или гулять на ветру, игравшем ее непослушными волосами. Она любила дикость берега и силу моря. Она любила уединение, источаемое этим местом. Плейнмонт казался ей отражением ее собственной сущности: суровой, холодной, твердой. Плейнмонт не знал покоя, он неизменно утверждал себя перед лицом жестокого моря. Здесь не росли ни цветы, ни пальмы. И если солнце было не на закате, то и цветов здесь было всего два — серо-коричневый цвет скал и серо-зеленый — травы. К небу поднимались уродливые каменные башни построенного немцами укрепления. Здесь упорство и решительность соседствовали с меланхолией, печалью и красотой, понимать которую было дано очень немногим.

«В любом случае, — думала Беатрис, — я принадлежу этому месту, нравится мне это или нет».

Она сидела в машине, припаркованной на пыльной грунтовой площадке в десяти минутах ходьбы от Плейнмонтской башни, курила сигарету и рассеянно слушала льющуюся из приемника тихую музыку.

Она сидела здесь уже час, и за все это время мимо прошли только двое гуляющих. Несмотря на красоту захода солнца, он почему-то не привлекал сюда туристов. «Наверное, большинство сейчас ужинает, — подумала Беатрис, — или скорее бродят по песчаным пляжам юга и востока острова, или мечтают на вырубленных в скалах тропинках». Но это к лучшему. Она не хотела, чтобы сейчас ее что-нибудь отвлекало.

Она привезла Хелин к Кевину и извинилась перед ним.

— Мне очень жаль, Кевин. Я понимаю, что невежливо отказываться в последний момент, но я не могу остаться у тебя на ужин. Это невозможно, я… — она умоляюще посмотрела на него, молчаливо надеясь на понимание. — Не сердись, мне надо побыть одной.

— Она поговорила по телефону с Аланом, — вмешалась в разговор Хелин, одновременно красноречиво вскинув брови, — и этот разговор… не доставил ей никакой радости.

— Очень жаль, — произнес Кевин. Он был страшно бледен. Беатрис сразу заметила, что руки Кевина слегка дрожат. — Он опять?..

Она кивнула. Говорить она была не в силах.

— Господи, — сказал Кевин, — какая жалость, — обеими ладонями он попытался пригладить волосы. Они топорщились на его голове, и зрелище это неприятно поразило Беатрис, знавшую, как ревностно ухаживает Кевин за своей внешностью.

— Где Франка? — спросил он. — Она придет одна?

— Кевин, прости, пожалуйста, но Франка тоже не придет, — сказала Беатрис, прикусив губу. Еще днем Франка просила Беатрис передать Кевину, что не сможет прийти, но после разговора с Аланом эта просьба вылетела у нее из головы.